Возвращение - [178]

Кинув спортивную сумку под вешалку, он снимает куртку, развязывает шнурки кедов и сует ноги в шлепанцы, которые стоят на своем обычном месте, рядышком, носками кверху. Никто не выбегает ему навстречу, никто с визгом не кидается на шею, увидев из кухни, как он переобувается. Комнаты пусты, они пусты, как всегда, когда он возвращается с работы домой, стол прибран, на стульях ничего не накидано. Он обходит свою двухкомнатную квартиру, заглядывает в ванну и в туалет, словно страшась, а может, надеясь кого-то обнаружить там, затем идет на кухню и садится за стол. Он разочарован. С самого утра он пытался найти подходящие, исчерпывающие ответы, которые все объяснили бы жене, успокоили ее, и ни разу не допустил возможности, что вернется в пустую квартиру. Десять дней, которые обычно пролетают незаметно, внезапно кажутся ему вечностью, словно он бог весть как долго путешествовал, и ему даже страшно представить, что могло за это время случиться с женой и детьми. Он предчувствует дурное, однако гонит мрачные мысли прочь и, едва отдавая себе отчет в том, что делает, наполняет чайник водой, зажигает газовую плиту, затем долго смотрит на горящую спичку, пока не обжигает пальцы, и вдруг с поразительной ясностью понимает все, что должна была пережить жена, обнаружив на кухонном столе записку, в которой он сообщал, что вернется через неделю-другую.

Вода кипит, сотни пузырьков с бульканьем появляются на поверхности и лопаются, однако то, что вода кипит, доходит до его сознания не сразу, как и звон будильника, когда ты погружен в глубокий сон; наконец, очнувшись от своих мыслей, он сыплет в фарфоровый чайник заварку, заливает кипятком, хочет взять свою чашку, но на привычном месте ее не оказывается. Тогда он открывает дверцу шкафчика, ищет во всех мыслимых и немыслимых местах, в конце концов приподнимает крышку мусорного ведра и видит там осколки — белые, с золотыми инициалами осколки чашки. Да, что-то случилось, пока его не было, что-то изменилось — он смотрит на мусорное ведро, и лицо его мрачнеет.

Разумеется, жена куда-то уехала. Сперва она огорчилась, потом разозлилась, что муж так неожиданно, не посоветовавшись с ней, укатил, но мало-помалу злость сменилась амбицией, и жена решила отплатить ему тем же — записалась на какую-нибудь экскурсию или в туристическую поездку, так скоро не вернется, пусть и он в свою очередь помучается неизвестностью… В комнатах пусто и неуютно. Только тапки жены лежат на привычном месте под вешалкой. У него нет никаких доказательств, что жена поступила именно так, однако в нем закипает чувство обиды, он наливает чай в первую попавшуюся чашку, следит, как от нее поднимается пар, встает. Где-то поблизости воет сирена, в окнах верхнего этажа дома, что напротив, сверкает заходящее солнце, слышится стук отворяемой дверцы лифта, шаги, гул голосов, пролившийся из чашки буроватый чай растекается по серой, под мрамор, поверхности кухонного стола, доходит до края и медленно струйкой стекает на пол.

Треть его жизни прошла в этой квартире. Он знает ее звуки, запахи, здесь все знакомо ему до мельчайших подробностей, он сжился с ними, ему кажется, что дети да и жена — часть этого мира — свои, такие привычные, и ему не верится, что что-то может измениться. Встав из-за стола, он быстро направляется в переднюю, открывает дверцу шкафа и, убедившись, что оба их чемодана лежат на полке, с довольным видом улыбается, но улыбка тут же исчезает, ибо уже утвердившееся было предположение, что жена уехала, вдруг сменяется гнетущим чувством неизвестности. Он проходит из передней в комнату, взгляд скользит по мебели и в конце концов останавливается на вазе с тремя розами в ней, от недвусмысленного вида которых сердце начинает тревожно биться. Розы свежие, они еще не совсем распустились, на листьях сверкают капельки, словно миг назад их опрыскали водой. Его охватывает странное чувство, будто жена здесь, в квартире, и просто решила поиграть с ним в прятки; он снова обходит комнаты, заглядывает в шкафы, под диваны, затем возвращается к розам, замечает теперь и другие посторонние и незнакомые ему предметы. Темно-коричневую обложку для книг, которая лежит на телевизоре, на спинке стула — новую сумочку, а на тумбочке настольную лампу с розовым абажуром. Словно боясь обнаружить еще что-то, он бежит в кухню, хватает свою чашку с чаем и отпивает глоток. Ему вспоминается, как он забрел во время своего путешествия на какой-то хутор и попросил продать ему два литра молока, хозяйка же поинтересовалась, где его бидон, а он ответил, что собирается выпить все сразу. Не шутите, сказала хозяйка. Так он и не смог выпить молоко до конца.

А сейчас он дома и мог бы принять ванну, смыть с себя дорожную грязь, побриться и переодеться, однако продолжает сидеть за кухонным столом, чувствуя, как в нем закипает злость. Жена, несомненно, что-то замышляет, возможно, совершила какую-нибудь непростительную глупость… И все-таки он считает, что имел полное право хоть раз в жизни поддаться внезапному побуждению и хоть ненадолго вырваться из своего привычного окружения — ночевать на сеновалах, валяться на солнце на берегу озера, жарить на костре пойманную им рыбу… Но никто не хочет понять его, все готовы усмотреть в его порыве к свободе чуть ли не преступление, вершат над ним суд и карают. Скорее бы уже звякнул ключ в замочной скважине и жена, вернувшаяся домой, появилась в дверях кухни, чтобы он смог все рассказать ей, всю правду. Чувство вины исчезло, сменившись бравадой, дескать, он сделал то, на что большинство людей не способны, ибо у них отсутствуют смелость, решительность, инициатива, они замкнулись в своих квартирах, домах, погрязли в уюте и, быть может, только во сне отваживаются вырваться из этих пут.