Возвращение в никуда (Нина Кривошеина) - [14]

Что и говорить, ее тоска по родине была утолена. Теперь она тосковала по той, другой стране, потерять которую так боялся ее отец.

По Франции!

Когда удавалось купить картошки, Нина пекла пару штук в золе и ела маленькими кусочками — не столько ела, сколько нюхала, мучительно пытаясь воскресить в памяти тот осенний день около моста Пон-Неф… желто-черный шарф худого парня, стоявшего около жаровни с каштанами… и как Игорь сначала смеялся над ней, а потом сказал:

«Хочешь, я тебе лучше розу куплю?»

Игорь, Игорь, Игорь… Где он, что с ним?

Да, мучений в ее жизнь добавляла полная неизвестность о судьбе мужа. И страшное предчувствие, что каждый день может стать последним в его жизни. Не скоро, ох не скоро ей стало известно, что Игорь Александрович переведен в Озерлаг в Тайшете.

Никиту — он все это время работал на заводе — Нина заставила окончить вечернюю школу и уехать в Москву: попытаться поступить учиться. Он невероятным чудом попал в Институт иностранных языков: декан был потрясен его французским.

Нина встречала Новый год одна и внезапно решила погадать. Ну, как водится: раз в крещенский вечерок девушки гадали… и все такое.

Вынула колоду, закрыла глаза и перетасовала карты. И легло: король треф, валет треф и дама треф… Нина была потрясена — ведь это же они, ее семья, все трое!

Умер Сталин. И вот однажды — среди ночи! — почтальонша Маруся принесла Нине телеграмму: «Папа сегодня прибыл Лубянку пересмотр дела начнется немедленно завтра свидание Никита».

Маруся кинулась ее обнимать и даже расплакалась:

— Я и завтра утром могла вам принести, ан нет, решила, уж пусть Нина Алексеевна сразу узнает…

Однако чаша страданий этими тремя людьми, которые столько перенесли и так любили друг друга, была выпита еще не до дна.

О, конечно, Игорь Александрович вернулся, семье даже удалось перебраться из Ульяновска в Москву. И тут, в 1957 году, внезапно был арестован… Никита.

Он только что окончил Институт иностранных языков и поступил на работу во французскую редакцию журнала «Новое время». Когда он прощался в саду Донского монастыря со своим другом, французским дипломатом, его арестовали. В ходе следствия КГБ выдвинул обвинение в измене родине и шпионаже — за публикацию в газете «Le monde» его заметки о советской интервенции в Венгрии. Дело было передано на рассмотрение (согласно пунктам обвинения) в военный трибунал Московского военного округа. На закрытом заседании — благодаря некоторой независимости военного трибунала от КГБ — десять лет, потребованные прокурором, были сведены к трехлетнему сроку в исправительно-трудовых лагерях.

«Измена родине» была переквалифицирована в антисоветскую пропаганду. Никита отбывал срок в мордовских лагерях и был освобожден весной 1960 года.

С тех пор он ежегодно просил разрешения навестить в Париже своих родных, но ему каждый раз отказывали. В ноябре 1970 года начальник ОВИРа сообщила ему, что хотя он родился в Париже и провел там детство, хотя там и живут его близкие родные, но в поездках туда ему будут всегда отказывать. Тут она сделала паузу и торжественным голосом провозгласила:

— Но руководство поручило передать вам, что если вы подадите сейчас просьбу о выезде во Францию на постоянное жительство, то скоро сможете уехать.

— Здесь у меня родители, семья, друзья… — растерялся Никита.

— Это вам наш совет и указание. Подумайте как следует, буду ждать вашего ответа в течение недели…

Все обдумав, Нина с мужем решили, что они перед сыном виноваты. Именно их возвращение из Франции в СССР было исходной точкой пережитых им в последние годы бед, и хотя отъезд Никиты может означать разлуку навсегда — они не имеют права подвергать его риску нового ареста и лишать его возможности построить свою жизнь в свободном мире. Он должен уехать! Нелегко и не сразу Никита с ними согласился.

Спустя три года после отъезда сына, 18 апреля 1974 года, Нина Алексеевна и Игорь Александрович Кривошеины вошли на Белорусском вокзале в парижский вагон экспресса, уходящего на запад.

Их жизнь в Париже устроилась хорошо.

Помогли многие как старые, так и новые друзья. До конца дней своих (Нина Алексеевна умерла в 1981-м, а Игорь Александрович — в 1987 году, они оба похоронены рядом на «русском погосте» — кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где находится и могила Алексея Павловича Мещерского) они уверяли себя и других, что никогда не жалели о пройденном ими пути, не жалели о том, что однажды попытались вернуться в никуда.

Так-то оно так, конечно… Однако до самой смерти Нина никогда больше не покупала жареных каштанов — ни на мосту Пон-Неф, ни в каком-либо другом уголке Парижа. Слишком уж больно напоминал ей этот запах о печеной ульяновской картошке.