Возвращение в никуда (Нина Кривошеина) - [12]

Говорили: не нагружайтесь кастрюлями и сковородками, там купите, и она почти все хозяйственные вещи бросила в Париже (приехав в Ульяновск, где в те годы даже стакана нельзя было купить, она просто локти от досады кусала!).

И вот Нина и Никита пустились в путь через Марсель на теплоходе «Россия». И тут их охватил… нет, не страх, а некое странное, пугающее предчувствие того, что совершена роковая ошибка. Нине казалось, что от окружавших ее новых лиц, от всех этих советских людей иного поколения, которых она встретила на борту теплохода: дипломатов, помощника капитана, подавальщиц в черных тугих платьях, в белых накрахмаленных передничках и наколках, в модных туфельках на невозможно высоких каблуках — от них всех шла некая телепатическая передача. Нина чувствовала, как они ее воспринимали, — тут были и жалость, и насмешка, и злобное отталкивание, и главным образом полное несовпадение мироощущения. Это было очень страшно, и на нее иногда находила настоящая паника.

И вот «Россия» приблизилась к Одессе.

На борту появился представитель НКВД — на голове фуражка, сам среднего роста, лицо серое.

— Ну что ж, — сказал он, — посмотрим ваши вещички. Вот откройте сумочку свою, что в ней?

Нина открыла сумку, он взял ее, начал по одной вынимать веши. Попался тюбик губной помады, второй.

— Это ваше?

— Да, конечно.

— А зачем вам два тюбика?

— Один везу в подарок знакомой.

— Ну, а может, отдадите его мне?

Вот так номер! Нина растерялась: как быть? Отдать, сказать: «Да ради бога, берите. это же ерунда». Но ведь, так начав, можно, и все остальное делить «на двоих»…

— Нет, — ответила небрежно, — у меня другого подарка с собой нет.

Он молча положил помаду назад.

— А, это что?

— Самопишущая ручка.

— А зачем вам две?

Нина начала злиться, даже голос у нее зазвенел:

— Одна — мне, вторая — подарок мужу.

— А не отдадите мне? Да что же это за наглость такая?! Нина взяла перо из его рук, положила назад в сумку, повторив:

— Нет, это подарок мужу. Я ему уж даже написала, что везу.

Он перебирая остальные вещи, но у Нины с собой в каюте было очень мало чего, все хранилось в багаже, в трюме. Он отобрал три модных журнала.

— Да почему же? — удивилась Нина — Это ведь только моды!

— Нельзя, это запрещено.

Вскоре «смотритель» ушел, и видно было, что он недоволен.

И вот — прибыли. Сначала в Одессу, потом в лагерь для пересыльных, потом, после путешествия в теплушках, в Ульяновск. Остатки эйфорической «ностальжи» все еще продолжали окрылять переселенцев. А вернее всего, они сами нипочем не желали признать, что совершили роковую ошибку. На одной из стоянок Нина увидела мальчишек, которые пекли на костре картошку. Ее с Никитой угостили. Между прочим, она первый раз в жизни попробовала печеную картошку.

Нюхала, ела скорее с интересом, чем с удовольствием, понять не могла, что она ей напоминает…

— Мама, а правда похоже на жареные каштаны? — сказал вдруг Никита.

Мальчишки посмотрели на него дикими глазами: что за штука такая, жареные каштаны? И говор, и вид его, и слова, которые он говорил, — все было странным, чужим.

— Совершенно непохоже, — ответила Нина, изо всех сил стараясь не разрыдаться.

Вот и Ульяновск, который — пока, на первое время, как было объявлено, — определен был местом жительства для репатриантов Якобы огромная честь: начинать жизнь на родине в городе, названном именем Ленина… А между тем страшный был город Ульяновск в те годы — дома не ремонтировались больше тридцати лет, заборы и частоколы месяцами лежали, поваленные на тротуар, — приходилось обходить их, сойдя на мостовую, а там зачастую лужи по щиколотку. Во многих домах обрушились балконы; некоторые висели на металлической подпорке и покачивались на ветру.

Игорь Александрович первым делом повел семью, оголодавшую в дороге, в ресторан. За соседним столиком сидели молодые офицеры из танкового училища. В ожидании обеда они заказали водку — каждому принесли по стакану — 200 граммов — и тарелку черного хлеба. Они подняли стаканы с удовольствием и… выпили все сразу, одним длинным глотком. Нина видела такое первый раз в жизни! Думала, эти молодые парни сейчас под стол упадут, но ничего, все спокойны, кто-то закусил водку корочкой черного хлеба, а другие и вовсе не закусывали…

Поселили семью временно в гостинице.

Жутко показалось в этом обшарпанном, неуютном, грязном помещении. Откуда-то неслись пьяные крики, женский визг… Но ведь сказали же — временно!

Дверь в коридор заставили стулом.

Нину мучила бессонница, но наконец она все же задремала, прижавшись (наконец-то!) к мужу. Рядом на стуле положила свечу и коробку спичек. Проснулась, будто ее кто толкнул, подумала: в комнате творится что-то ужасное… Она чиркнула спичкой, свеча загорелась — со стола посередине комнаты на Нину злыми красными глазами нагло смотрели громадные крысы. Они деловито рвали Никитин рюкзак, который лежал на столе и где осталось немного пшеничного хлеба;

И на полу шла громкая возня. Нина осветила угол — там четыре крысы тащили что-то из вещей в угол, где ими была прогрызена громадная зияющая дыра! Нина схватила свой старый альпеншток (тот самый, с которым когда-то переходила Финский залив и с которым не расставалась как с талисманом), замахнулась на крыс, и они на короткое время куда-то исчезли, но скоро снова все появились и принялись опять грызть и тащить к себе все, что им нравится. Нина попыталась разбудить мужа, но он сонным голосом ответил, что во всех комнатах гостиницы то же самое и что приходится с этим мириться…