Возвращение в Коктебель - [16]

- Родная, родная моя!

Он подсовывает руки Натке под спину, прижимает ее к себе, сгорая от нетерпения. И такая в нем сила, такая мощь, как мог он носить этот пламень в себе?.. И вот они уже не два человека, а единое целое, один ритм, одно дыхание, и два сердца колотятся в такт. Как же они подходят друг другу!

- Тихо, медвежонок, тихонечко, не спеши...

- Но я не могу, не могу...

- Ну хорошо, только не так остро, помедленней, подожди...

Но ее желание, этот светлый поток, захватывает его, этой буре противиться он не может! А потом - такая вселенская тишина... Милая, милая... Все забытые, сентиментальные, смешные слова - для нее.

- Надо вставать... - Натка тянется за часами.

- Еще немного...

- Пора... Скоро придет Галя.

- Помнишь, как я оттирал тебя мочалкой - там, в Коктебеле, - а ты смеялась и поворачивалась под душем? Я тебя так люблю, а ты?

- И я.

- Правда?

- Правда.

Встают. Старательно прячут простыни. Гасят свет. Запирают дверь. Ключ - под коврик; он будет лежать там пятнадцать минут.

- Как странно, что мне с тобой ничего не стыдно, - удивленно прислушиваясь к себе, говорит Натка.

- И мне, - эхом откликается Дима. - Как раз сейчас об этом подумал. Почему так?

- Потому что любовь.

- Ага, поэтому. Наверное... Точно... Что же будет теперь, медвежонок?

- Не знаю.

- Я люблю тебя, так люблю! Мне все хочется говорить об этом.

- И мне.

- Правда?

- Правда.

6

- Где ты была? Я звоню, звоню...

В трубке истошный вопль Зины, и от этого вопля начинает бешено колотиться сердце.

- В гостях, - сдержанно отвечает Натка, стараясь говорить ровно и тихо, чтобы успокоить Зину.

- В каких еще гостях? В рабочее время? - грозно вопрошает Зина. Она кричит, хохочет, рыдает: в который раз от нее отвалил благоверный. - Всем на меня наплевать! Ларка в Прибалтике, ты где-то шляешься!

- А мама?

- Что - мама?.. Мне нужна ты!

- Зачем?

- Ах, зачем? Там у Вовки какая-то шлюха...

Натка сжимается: вот как таких называют... Господи, до чего больно! Но что ж это Зина так голосит? От крика ее болит сердце, раскалывается голова, и ничем, ничем Зину не остановишь.

- Ты должна на него повлиять, ясно?

- Как же я повлияю? - вяло сопротивляется Натка.

- Как хочешь! Уговори, пригрози. Ты и начальника его знаешь!

- Нет, - пугается Натка. - Не надо начальника...

- Это еще почему? - бесится Зина.

Натка догадывается, что ее ожидает, но все-таки произносит:

- Потому что не принято, неинтеллигентно.

В голове гул, жарко пульсирует кровь в висках. Напротив, в ящике, анальгин и мамин спазган.

- Погоди минуту, - просит Натка, пытаясь дотянуться до ящика.

- Нет, слушай! - велит Зина. - А издеваться надо мной - это интеллигентно? Мучить Ларочку...

- При чем здесь Лара? - вздыхает Натка.

- Как - при чем? - разъяряется Зина. - Ах ты... Ах ты... - и, не найдя подходящего слова, а может, сдержавшись, грохает на рычаг трубку.

Что ж, и это не новость: вечно швыряет трубку, если что не по ней. В таких случаях мама и Натка всегда перезванивают, и, переждав несколько длинных гудков, Зина смягчается. Но сейчас Натка встает, идет к серванту, выдвигает ящичек, достает анальгин, возвращается к телефону, задумчиво и печально выкручивает звонок на самое тихое. На улице хорошо... В их Сокольниках настоящее, буйное лето... Натка сбрасывает с себя махровый халат - собиралась поваляться в ванной, - торопливо влезает в серые домашние брюки, застегивает на груди голубую рубаху, сует ноги в старые босоножки, но скрыться не успевает: трещит телефон. Натка дрожит от собственной дерзости: впервые не даст она Зине выкричаться. Ни за что не снимет трубку, не позволит все вывалить на нее, испортить ей такой счастливый, такой удивительный день!

- Мам, я пойду погуляю!

- Но кажется, звонит телефон? - Из своей комнаты появляется мама.

- Мне некогда, я ушла.

Тихо. Темно. Сквозь листву таинственно светят вполне обычные днем фонари. Никого. Все сидят по домам, нырнув с головой в телевизор. Навстречу идет человек с собакой. До чего ж друг на друга похожи! Не глядя на Натку, оба с достоинством проходят мимо - каждый сам по себе, хотя шагают вроде бы вместе. Натка поднимает голову, смотрит в небо - как жаль, что не видно сегодня звезд! Пахнет травой, пахнет липой... Она всегда теперь будет гулять вечерами. Была б у нее собака, они бы гуляли вдвоем - как этот, с догом. Лена в свое время просила, и Натка к тому склонялась, но воспротивилась мама, и обе они смирились.

- Что же ты бросила трубку? - с возмущением встречает ее мама.

- Я? - изумляется Натка.

- Зиночка так обиделась! Ах, доченька, какой он подлец! Съезди, детка, к нему на работу.

- Зачем?

- Как - зачем? - всплескивает руками мама. - Володя тебя уважает, ты всегда их мирила.

- Раньше он уходил к матери, а теперь...

- Деточка, ты должна.

Мама смотрит строго, даже сурово, а сама такая маленькая, худенькая, беспомощная старушка. Сил уже нет никаких, и как она в самом деле может заставить Натку?

- Хорошо, мамочка, съезжу.

Натка уходит в кухню и слышит, как мама звонит старшей дочери:

- Все в порядке: она поедет, не сердись, Зинуля.

Ужасна эта проклятая слышимость панельных домов!