Возвращение старого варана - [21]

Море

Наклонившись вперед, я спускался по горнолыжному трамплину; видимость в густом тумане была от силы два метра, я спускался долгие часы, не зная, когда же наконец покажется стол отрыва. Обернувшись, я увидел в тумане смутный силуэт лыжника – это был кенгуру в облегающем розовом комбинезоне. Расстояние между нами постепенно сокращалось, он мог в меня врезаться – а на такой скорости столкновение почти наверняка закончилось бы гибелью обоих. Какая нелепая смерть – умереть, столкнувшись на трамплине с кенгуру! Животное приближается на опасное расстояние, но тут, когда я уже ощутил прикосновение чужих лыж к моим, трамплин внезапно обрывается, я машинально отталкиваюсь, моментально распрямляю тело и плавной дугой лечу сквозь туман.

Кенгуру вылетел прямо за мной. Он набрал ту же высоту, что и я, так что мы летели рядом. Ему не вполне удалась классическая позиция, потому что он не мог прижать передние лапы к телу и не знал, что делать с хвостом (только теперь, когда хвост развевался у него между лыжами, я заметил, что на него напялена вязаная шапочка с норвежским узором и с помпончиком), но должен признать, что для кенгуру у него получилось неплохо. И вот, летя бок о бок со мной, он вдруг повернулся ко мне, изучающе оглядел сквозь лыжные очки, а потом неожиданно спросил:

– Так что там у вас с морем?

– Что-что, с каким моржом? – удивленно спросил я, в ушах свистел ветер, и вместо «с морем» мне послышалось «с моржом».

– С морем, – попытался кенгуру перекричать ветер. – Я обратил внимание, что многие ваши тексты кончаются тем, что герой сидит на берегу моря и слушает шум волн. Мне хотелось бы, чтобы вы объяснили, что вы имели в виду.

– Я никогда ничего не имею в виду, – оскорбленно сказал я. – Я не пишу аллегорий. А почему, собственно, вас это интересует?

– Я пишу дипломную работу по вашей прозе, поэтому хотел спросить вас кое о чем, раз уж мы встретились.

Должен признать, что мне это польстило. Значит, мои произведения популярны даже в Австралии! Бедный кенгуру решился встать на лыжи и взобраться на ужасный трамплин, чтобы поговорить с любимым автором. Я спросил растроганно:

– Значит, мое творчество вам настолько нравится, что вы выбрали его для дипломной работы?

– Да нет, – небрежно ответил кенгуру, – я выбрал вас потому, что ваше творчество легко поддается структурному анализу. Я исхожу из концепции мельбурнской структуралистской школы, к известным представителям которой принадлежало и несколько кенгуру, вы наверняка слышали о ком-нибудь из них, ваши рассказы все на один манер: сначала рассказчик встречается с каким-нибудь странным животным, потом, как правило, происходит схватка, а в конце появляется нечто бесформенное и неопределенное, в чем все расплывается – туман там или море, на которое герой смотрит, переживая экстаз или что-то в этом роде. В общем, скука смертная.

– Ну конечно, вы, кенгуру, разбираетесь в книгах лучше всех! – отрезал я.

– Аргументация ad hominem – знак того, что мы растерялись, – невозмутимо констатировал кенгуру.

Мне вдруг стало смешно.

– Какое там ad hominem, ха-ха-ха! Скорее уж, аргументация ad kenguru!

– Такого аргумента в логике не существует, не выдумывайте. Впрочем, мне кажется, что дальше беседовать на этом уровне бессмысленно. Лучше я прочту вам то, что написал о мотиве моря в ваших произведениях, а вы выскажете мне свое мнение.

Он расстегнул «молнию» комбинезона у себя на груди и принялся вытаскивать пачки бумаг. Ему приходилось крепко держать их, потому что ветер был очень силен. В тумане виднелся грозный силуэт скалы, казалось, мы вот-вот разобьемся, но мы миновали ее, хотя и пролетели совсем близко, я даже задел ее плечом. Кенгуру рылся в бумагах и, похоже, ничего не заметил. Наконец он разобрал листочки, стер лапой с очков иней, откашлялся и начал читать:

– «Таким образом, в заключение можно сказать, что мотив моря здесь представляет тот самый шеллинговский абсолют, который Гегель в предисловии к "Феноменологии духа" приравнивает к ночи, когда все коровы черны ("die Nacht, worin wie man zu sagen pflegt, alle Kühe schwarze sind"). Именно мотив моря наиболее ярко демонстрирует эстетическое фиаско автора, которое, однако, в конечном счете оказывается также (и даже прежде всего) фиаско этическим: у автора недостает умения распутать интригу изнутри и довести ее до логического завершения; вместо внутреннего развития темы нам предлагается та самая дешевая неразличимая целостность, для достижения которой не нужно прилагать никаких усилий, целостность универсальная, которую можно использовать в любой удобный момент».

Тут мимо нас пролетела сумчатая мышь на лыжах.

– Привет, – подобострастно пропищала она, обращаясь к кенгуру.

– Привет, – ответил кенгуру благосклонно, словно директор уборщице, и продолжал читать: – «Как мы уже отметили, эстетическое фиаско является, в сущности, фиаско этическим. Нехватка истинной гуманности и любви не позволяет автору относиться к своим героям как к живым, независимым личностям и искать скрытый потенциал их развития. Во всеобъемлющем неразличимом абсолюте происходит нивелировка ценностей – все коровы черны, – и, хотя эта позиция выдается за своего рода всепонимание и всеохватную любовь, необходимо осознавать, что всеобъемлющее здесь – это оборотная сторона цинизма, с которым оно внутренне отождествляется, мало того, оно куда более достойно презрения, нежели сам цинизм в его чистом виде, ибо последний по крайней мере не пытается выдать себя за нечто иное, за то, чем он не является, и, таким образом, не привносит сумятицу в систему ценностей…»