Возвращение на Обитаемый остров - [24]

Во-вторых, следователь заблуждался в отношении судьбы Турренсока, предсказывая ему незавидную долю в камере. Уголовники, несмотря на дворянское происхождение барона, не прикончили его втихую, а, наоборот, прониклись к нему уважением. Вначале, правда, едва он только перешагнул порог камеры, ему стало ясно, что побороться за свой авторитет придется серьезно.

Выручил опыт, приобретенный за время недолгой каторги, да Зефовы уроки, опять же. Экс – профессор Аллу Зеф всегда был отменным рассказчиком – этого у него не отнять. Да и тюремные порядки… Они хоть в Стране Отцов, хоть в Островной Империи – мало чем отличаются. Так, детали несущественные. Понять, кто в камере является «кукловодом», и дергает за ниточки остальных заключенных, не составило особого труда. Когда «шестерки» начали всячески доставать новичка, провоцируя его на ответные действия, он одним движением руки смел их всех в угол, и в мгновение ока очутился рядом с нарами, на которых с безучастным видом сидел местный «папа» – авторитет по кличке Жало.

Это был человек, без каких – либо выдающихся физических достоинств, но великолепный психолог, умеющий руководить толпой. Однако в этом случае он допустил промашку, не распознав вовремя с кем имеет дело. Жало даже не успел испугаться, как оказался где-то под потолком, откуда и брякнулся плашмя на бетонный пол. Пока пахан приходил в себя, наглый новичок собрал с нар его нехитрые пожитки и сбросил на пол, а на их место начал спокойно стелить собственную постель. Все это время в камере царила зловещая тишина. Наконец Жало встал на ноги, поворочал шеей туда – сюда и сделал рукой едва заметный жест рукой. Его подручные как будто только этого и ждали – вокруг Максима моментально образовался тесный кружок тяжело дышащих головорезов с одинаково зловещим выражением на тупых физиономиях. Сразу стало ясно, что они явно не желают предложить обидчику «честь и место» или хотя бы отведать с ними хлеба – соли. У нескольких мордоворотов в руках оказались заточки, говорившие о намерениях хозяев гораздо больше, чем они сами вообще могли сказать нормальными словами.

Максим поднял вверх правую руку с раскрытой ладошкой, ясно показывая всем, что не хотел бы ни с кем больше конфликтовать, но при этом улыбнулся так, как это, наверное, сделал бы волк, загнавший в тупик стадо овец, а затем очень четко, с расстановкой, произнес:

– Я вижу, ребята, у вас есть непреодолимое желание поставить меня на то место, которого я, по вашему мнению, заслуживаю. Могу вас разочаровать: вы, вероятно, приняли меня совсем за другого человека. Я заслуживаю гораздо большего почтения к себе, чем то, которое вы собираетесь мне сейчас оказать.

– А кто ты такой? – хрипло спросил его один из тех, кто находился в первом ряду. – Назови себя.

– Мое имя Турренсок, – спокойно ответил Максим. – Барон Кейзо. Я прямой потомок тех господ, которым ваши ублюдочные предки готовы были лизать подошвы сапог, лишь бы добиться их благорасположения.

Услыхав такое заявление, толпа как-то незаметно начала оседать. Согнув конечности в коленях, сокамерники принялись медленно пятиться назад. О боевых подвигах баронов рода Кейзо на Островах ходили легенды. По слухам, которые обрастали леденящими душу подробностями, как снежный ком во время лавины в горах, пропорционально количеству рассказчиков, с мужчинами Кейзо было бессмысленно схватываться врукопашную. Они были неуязвимы для врагов, а каким было их количество, им было без разницы, – пять, десять или пятьдесят… Итог всегда был одинаков: соперники ложились на поле боя, и дальше могли передвигаться только в качестве главных действующих лиц на похоронных процессиях. Бароны же отделывались, как правило, пустяковыми ранами, или, лучше сказать, царапинами.

Причины такой сказочной неуязвимости и живучести, обычно, объяснялись предельно просто: здесь не обошлось без союза с темными силами. Слухи были столь устойчивы, что триста с лишним лет тому назад против баронов решено было начать религиозное преследование. В ответ глава клана объявил, что если Кейзо не оставят в покое, то он сам начнет поход на зажравшихся и погрязших в роскоши и разврате церковников, сметет всех в море, а на их место посадит своих безземельных родственников. Тогдашний император, которому жизнь духовенства также была противна, а независимость баронов вызывала вполне объяснимую тревогу, занял выжидательную позицию, не принимая официально ничьей стороны. Любой исход этого конфликта стал бы для него выгодным. Победи бароны, и с ними можно было договориться о реформе церкви, хотя бы частичной секуляризации церковных земель. Если бы верх взяли святоши, то и в этом случае император оказывался в выигрыше, потому как, с политической арены убиралась опасная и грозная сила. Но угроза Кейзо, сказанная во всеуслышание, произвела на главу церкви и его сторонников неизгладимое впечатление. Они испугались и отступили. Бароны остались в своих имениях и продолжали жить в привычном ритме, забавляясь на пирах, турнирах и охоте. Император же, после того как конфликт завершился ничем, разочарованно произнес историческую фразу: «Одни ссыкуны, а другие – лентяи! И таким народом мне приходится управлять!», – после чего отправился на долгосрочный отдых в курортное место у моря.