Возвращение - [59]

Согласитесь, что как не крути, горе — как процесс необходимо, хоть и весьма болезненно, и не считайте его проявлением слабости, так как это практически единственный способ, посредством которого человек восстанавливается после ощутимой потери.

Умными головами с широкими лбами, были подмечены характерные стадии, сего священнодействия, такие как; психосоматическая боль, поглощение образом, чувство вины, враждебная к окружению реакция.

При соматике, горе утраты проявляется в виде периодических приступов затруднения дыхания, длительностью от нескольких минут до часа со спазмами в горле, припадками удушья, учащенным дыханием и постоянной потребностью вздохнуть. Впоследствии постоянные вздохи сохраняются длительное время и вновь особенно заметны, если человек вспоминает или рассказывает о своем страдании.

Леофоль Лаурикан, задыхался вот уже как вторую неделю, загоняя коней в мыло, распуская их шкуры на боках в мясо и кровь, так как отчаянно желал ускорить ни в чем не повинных тварей, хлестая их в отчаянной мысли успеть, догнать, ускользающие секунды времени.

В следующей стадии, поглощения образом, может возникнуть чувство нереальности происходящего. Нас догоняют призраки наших надежд, отчего возникают зрительные и слуховые иллюзии. Переживающие горе, в большинстве своей массы, слышат шаги умершего, встречают его мимолетный образ в толпе, узнают знакомые запахи, в каждой мелочи узнавая свою потерю. Такое состояние, отличают сильной эмоциональной вовлеченностью, под влиянием которой люди утрачивают грань реальности.

Вот и Лаурикан, с дрожью в руках, ронял свои мысли образы вдоль дороги. Вспоминая, и ощущая запахи давно забытых лет, минувших событий, где он был с ней, брал ее руки в свои, наблюдая за блеском черной радуги в ее волосах.

Но хуже всего, ему стало, когда он ощутил чувство вины. Чувство беспомощности перед вселенной, тупое щемящее ничтожество в груди ворочалось, поганой склизкой жабой осознания, закравшегося под рубаху, окуная его в мысли о том, что все тщетно, и он не успеет, как не спеши.

И что в итоге?

Он не успел.

Какой‑то убогий, вросший в землю домик, в не мене убогом и нелепом месте на краю плюгавой кривой рощицы, среди заброшенных унылых полей, проклятого богами севера…

— Тай… — Прошептал он, одними губами и екнувшим сердцем, опускаясь на колени перед телом, что возложили на стол эльфы охранения.

В общем, не надо слов, не надо мыслей, не надо чувств, в золе марать, все отгорело, все потухло, осталось пеплом лишь дышать. Стихи ёпта…

Эльф, пошатываясь, вышел под серое ватное небо, усталость давила на плечи, морозный воздух покусывал прохладой лицо и кончики заостренных ушей, группа лесовиков, группа бойцов детей ночи, его сопровождающие, все смотрели на него в ожидании указаний и естественно, памятуя о последней стадии борьбы с утратой, мы не удивимся, услышав их.

— Убейте. — Произнес он, медленно стягивая с лица повязку, что бы открыть всем смотрящим, свое новое лицо, на котором горели ненавистью два глаза. — Найдите и убейте всех!

Новое лицо было занятным, такого еще не было среди перворожденных, что бы один глаз сиял чистотой голубого неба, а второй был непроглядней самой черной безлунной ночи.

* * *

Холодно. Прямо никакого спасения, до костей, когда руки уже не трясутся, а уже не гнутся, с трудом сжимаясь в кулаки. Мы все бежали и бежали с Алем, уходя лесом, по предгорью, опускаясь на юг, переползая с трудом овраг за оврагом, петляя, стараясь выбирать голые проплешины на камнях лишенных снега, дабы хоть как‑то запутать следы, утяжелить работу своим преследователям.

Никаких костров, редкие минуты отдыха прижимались друг к другу пытаясь отогреться остаточным теплом своих тел. Даже воду толком не пили, замерзла во фляжках, которые потом выбросили, жевали на ходу снег.

— Еще немножко. — Шептал Аль, лихо вышагивая впереди. — Давай Улич, шевелись, надо спешить, не больше дня у нас в запасе.

И я шевелился, спешил, ноги гудели от усталости, мыслей практически ноль в голове, одни вопросы. Зачем я это сделал? Для чего? Для кого? Чего мне еще не хватало в этой жизни, что бы в очередной раз засовывать свою голову в очередную петлю?

В чем дело? В гордыне моей? Обидели мышку, в норку насрали? Прищемили гордость, заставили плясать из‑под палки, мол, делай Ульрих что велят, да зубами не щелкай? Не знаю. Черт меня подери, я не знаю, почему я так поступил, ведь умом понимаю, что плевать я хотел на императора, на эльфов, и так взял грех на душу, вытаскивая Паскаля из объятий смерти, так чего же боле?

Дураком родился, дураком видимо и помру.

К самим горам не пошли, постепенно наоборот, даже опускаясь ниже, это удивительно, что Аль так хорошо ориентировался по местности, без его уверенности я бы уже через день пути вынужден был бы констатировать факт того, что заблудился.

Километр за километром, среди необхватных елей, через паутину непролазного терна, минуя дубравы, переходя ручьи и озера, вперед и только вперед, с редкими перерывами на отдых, мы уходили прочь.

Формально мы находились в южной оконечности Рингмара, здесь насколько я помнил карты, та еще глухомань, даже трапперы сюда редко забредали. По моим прикидкам еще на пол дня пути до горячих болот, но по факту уже сейчас земля становилось иной, изрезанной многочисленными промоинами и ручьями, местами топкой, с все редеющим и редеющим лесным покровом.