Возвращение Мастера и Маргариты - [5]

Воланд с наслаждение проглотил извлеченный из кипящего масла кусок и взялся за вино.

– Бутыль я узнал… Коварный напиток, – встрепенулся мастер. – Но ведь мы уже отравлены?

– Вы слишком подозрительны для интеллигента, отсидевшего десятилетие в Вечном Приюте. Расслабьтесь, уважаемый. Сегодня юбилей. Никто никого не травит. Компания старых друзей собралась за скромной трапезой, чтобы вспомнить былое… – Подняв заигравший рубином бокал, Воланд сквозь него посмотрел на влюбленных и покачал головой. – Понимаю, понимаю… Десять лет – не шутка, если они протекли сквозь пальцы. За них, господа. За трудный покой!

– Гроза отменяется, мессир? – поинтересовался Бегемот.

– Не станем торопить события, мальчик. Туча подождет. Мне нужна тишина – я готов выслушать Мастера. – Воланд поднял на сидящего визави человека свой пустой глаз. – Так вы, как я понял, намерены отказаться от полученного с высочайшего соизволения дара? От возможности время от времени потолковать вот так, за дружеским столом с нами? Жаль… Мы полагали, что симпатичны вам. – Воланд оглядел свою свиту, принявшую прежнее обличье. За столом сидели грязнуля Коровьев в треснувшем пенсне, рыжий, бельмом сверкнувший Азазелло и черный кот средней пушистости, ловко поджаривающий в кипящем масле ароматный кусок телятины. – Обаятельные, по–моему, ребята.

– Да, да! О, да! – Маргарита сжала ладони. – Клянусь! Вы были так добры к нам… Я знаю, что возмездие и жестокость не одно и то же. Знаю, что в вашем ведомстве, мессир, идет борьба против злоупотреблений, ну… против превышения власти, бесчинств, бессмысленной бойни, крови… Смутившись, Маргарита опустила глаза.

Воланд с сожалением покачал головой:

– Злоупотребления неизбежны. Возмездие часто оборачивается жестокостью, а справедливый гнев превращается в тупую ярость. Трудно удержать равновесие.

– Но позвольте заметить, у них там, – вмешался Коровьев, закатив глаза к потолку, – у них там, в ихнем хваленом Свете, тоже нередко берут через край… Распевают на все лады: святость, святость! Великомученничество, воздержание, лишения… Брр… вот уж мерзость! Противно даже вообразить… Непонятно и противоречиво: раз уж ты даровал жизнь и наделил человека инстинктами… Ну, вы знаете, о чем я говорю. – Он стал загибать пальцы с грязными ногтями. – Инстинкт выживания, размножения, то есть еды, питья, житья–бытья… Наделил, значит, всем этим сомнительным добром с превеликой щедростью и объявляет: грех! Тяжкий грех! Размножаться со смаком, вкусно питаться, обогревать свой задик пуховичками всякими в виде, так сказать, материальных благ – скверно! И как же, скажите на милость, обходиться в такой кошмарной ситуации живым людям? Может, пошлем ноту протеста, мессир? По поводу воздержания и хваленого ихнего Приюта. Они подпишут! – Растянув рот в любезной улыбке, Коровьев кивнул на притихших влюбленных.

– ТАМ, как известно, не приемлют возмездия. Подставляют вторую щеку, врачуют скверны добром… И что же получается, извольте видеть? – сверкнув бельмом, мрачно проворчал Азазелло: – Насвинячат, а нам разгребать. В результате совершенно запустили ситуацию. Ведь это же парадокс! Надо стать ведьмой, чтобы свершить святое, извините за выражение, возмездие, и справедливо наказать врагов!

– Верно, – молвила Маргарита выпрямившись и вздернув подбородок. – Я наслаждалась расправой с литераторами, травившими Мастера. И не жалею об этом.

– Вот, милая! – прорычал Азазелло, ощерив желтый клык. – А не вмешайся мы – сидели бы, подставляя другую щеку. По уши в… неприятностях, со всеми своими добродетелями.

– Именно! – подхватил Коровьев. – Вообразите хотя бы на минуту: никакого дьявола нет, как утверждал покойный Берлиоз. Никто не являлся майским вечером на Патриаршие пруды. МОССОЛИТ процветает. Затравленный мастер в дурдоме, да не в таком уж ладненьком, как мерещилось ему сквозь пелену бреда. А в натуральном – с двадцатью коечками в палате и милейшими сотоварищами по страданию. Естественно, он буйствует, прогрессирует в своем слабоумии, глядишь – и ручки на себя наложил! Что ж случается в результате сего с вами, Маргарита Николаевна? Вы туда же, уверяю, дражайшая. Таблеточек из пузырька наглотались – и в ящик, мужа – в лагеря отправляют за неполадки на стройке. А уж жертв, жертв!.. – Он скорбно закачал головой, сжав виски с сутенерскими баками неопрятными руками.

– Жертв и так оказалось не мало, – нахмурилась Маргарита, увидевшая прошлое по–другому. Не так, как виделось из вечного Приюта – сквозь розовую пелену предзакатных лучей, а в упор – с побежавшими по коже мурашками. – Мы пережили страшные дни.

Воланд обратил узкое лицо к Мастеру. На нем светились презрением зеленые тигриные глаза, с вертикальными штрихами зрачков.

– Что скажите на это, герой? Догадываетесь, каковы причины упомянутых Маргаритой Николаевной бед? – Ваша гордыня, тщеславие, честолюбие… Трусость, в конце концов! Да, да, милейший добрый человек – трусость! А уж прелюбодеяний за вами числится – и напоминать не стоит… С Маргаритой Николаевной вы проживали, как сами понимаете, в смертном грехе.

Послышались горестные всхлипы – Бегемот и Коровьев пустили слезу.