Возвращение Мастера и Маргариты - [3]

"Я хотел быть понят родной страной. Но а если не был – так что ж: по стране родной я прошел стороной, как проходит косой дождь…"

Метались по шелковым обоям тени, звенел хрусталь, звучали речи, вдохновленные мудростью понимания… Вы завидуете им? Не стоит.

Боги, о боги! Что за тоска в Вечном приюте! Как навязчив несокрушимый покой, не выдыхающийся аромат духов, как возмутительны не роняющие лепестков розы – все, что лишилось пряной горечи страсти, боли ошибок, тернового венца смертности.

Мал человек, слаб, но велик в страдании своем. И в сострадании. Даже громады египетских пирамид – источенные тысячелетиями камни – трогают его сердце жалостью. Потому что смертны и столь малы в безбрежной реке времени, как и хрупкая стрекоза, раскачивающаяся на стрелке осоки, как ватага крикливых юнцов, пронесшихся вдоль озера на позвякивающих велосипедах. Как все спутники человечества в поезде бытия – кровные братья и сестры перед лицом Вечности.

От первого вздоха до последнего мчится человек в неведомое, торопясь оставить после себя нечто важное– кому–то помочь, кого–то убрать, что–то доказать, внести свою лепту, осуществить… – успеть. Успеть… Он с равным самозабвением открывает звезды, изобретает порох, печет пироги, пишет доносы, сочиняет пакты о мировом порядке, рубит врага, капусту, шагает, хрустя яблоком, сквозь спелое ржаное поле, меняет пеленки, молится, проклинает, придумывает лекарства, яды, спит, ест, считает монеты, проигрывает состояние, убивает время, спасает жизнь… Все его деяния способы противостоять тлену, забыть о неотвратимом конце.

И вот – смерти нет. Нет движения – лишь замкнутое в кольцо сонное течение бесконечного бытия. И дано совершенство Покоя – готовенькое, сытое, полное, не нуждающееся в вашем участии. Можете отдыхать, люди!

Боги! Вы смеетесь над нами, боги?

… На подушке – цветные лучи от пестрых стекол в высоком окошке. Ветер качает душистые ветки яблонь, под щекой – плечо Мастера.

"Это то, что я желала. Самое лучшее, что способна вообразить, говорила себе Маргарита. – Да, да, лучшее!" Давно не плакавшая, забывшая, что такое слезы, она удивилась набухающей в глазах влаге. И сжимающей грудь тоске.

"Когда–то я был безумно несчастлив. Безумно… – спокойно думал Мастер. – Тяжко бремя земных испытаний. Благостен путь сквозь прохладу вечных лугов Приюта. Вот истина, истина… Истина". Он ощутил, как теплеет его плечо. Что это? Тонкая, острая игла проникла в грудь, целясь в сердце. И пронзила его – Мастер сел, сраженный печалью. Горячи и солоны слезы любимой.

– Я с тобой! – он крепко прижал, покрывая торопливыми поцелуями ее вечно юное тело и покачивая, словно дитя, повторял: – Я здесь, здесь, Марго…

– Мы вместе. Навсегда, – заклинала она, тихо всхлипывая, ощущая уже его боль, его тревогу. – Мы дома, любимый! – И замолчала испуганно, стирая ладонью не унимающиеся слезы.

Размеренно тикали ненужные здесь часы, в кронах каштанов перекликались щеглы. Мастер ощущал, как зреет под ребрами, рядом с давно утихшим сердцем, забытая томительная тревога.

– У нас был другой дом. Ты плачешь о нем, – деревянно выговорил он, когда тяжесть в груди стала невыносимой, оживляя боль памяти. – У нас была другая жизнь.

– Нет! – Маргарита вырвалась, тряхнула головой, откидывая со лба спутавшиеся пряди и заглядывая в его глаза. – Подвал сгорел. Давно сгорел. Все ушло, ушло! И страх и обида и терзания потерь – все позади!

– Но не это: оконце у потолка и твоя туфелька с замшевым бантом, стучавшая в стекло… Как замирало мое сердце! Я ждал, умирая от счастья… Твои шаги на лесенке… Я зажмуривался, переставал дышать… Господи, как колотилось мое сердце… Маргарита!

– Твои рукописи, Понтий Пилат, Иешуа… Твои мечты, Мастер…

Они долго смотрели друг другу в глаза, узнавая тех, давних. А потом схватились за руки, как люди, вступившие в заговор. Двое во всем мире. Они больше не могли усыплять память, подчиняясь закону Покоя. Заговорили наперебой, вытаскивая из распахнувшейся сокровищницы воспоминаний все новые и новые драгоценности.

– Раковина с водой в прихожей и примус… Я жарила хлеб, резала сыр, заваривала кофе… Как безрассудны, как счастливы мы были…

– Ты обнимала меня на скрипучем диване. Реденький плед скрывал нас от мира. Два теплых тела, прильнувших друг к другу, как щенки в лукошке…

– Когда я уходила – каждый вечер, – это было так, словно я умираю. Я жила лишь для того, что бы снова помчаться в наше убежище. О, Боже, как взрывалась во мне радость, когда я видела твое лицо!

– Твое лицо!.. Марго, твое единственное лицо… Всякий раз вспыхивало, всякий раз удивляло заново своей непомерностью счастье: ТЫ и Я! Помню, я все помню!.. – Мастер резко отстранился, отпустил ее руки, замотал головой. – С нами что–то случилось здесь, правда? Не вдруг, не сейчас постепенно. Ты ткала ковер. А я не задавал вопросов… Тут не бывает полнолуния. Но сегодня во сне под бледным диском луны я видел город! Тот самый. Я узнал его. И слезы… Знаешь, такие горячие слезы хлынули разом… А потом кольнуло вот здесь, в груди… Ты понимаешь меня?! Ты согласна? Сжав ее плечи, он вопросительно заглянул в темные глаза, пугаясь от того, что увидит там. В глазах Маргариты сиял восторг.