Возвращение - [36]

— А спросить?

— Спали вы, Владислав Твердилыч, уж больно сладко, — потупилась «моя вдовушка».

Все, надоело, язык не поворачивается даже мысленно обзывать стройную двадцатилетнюю красавицу молодицей или женщиной. Сразу воображение как минимум еще десяток лет ей приписывает. Да и лишних килограммов тоже… Короче, пока Листица со мной, но не замужем — будет девушкой. И плевать мне на традиции и общественное мнение. Я здесь Защитник или погулять вышел?

— Так я ж не о сегодняшней ночи, а на будущее и говорю… — Проходя мимо, не удержался и легонько провел ладонью по еще теплому после сна упругому бедру.

Совсем оголодал в вооруженных рядах, что ли? Ведь никогда прежде излишней нежностью не страдал. Ночь-кудесница — это прекрасно, но поутру, извините, барышни, — у каждого своя тыква.

«Угу, — всунуло своих пять копеек второе Я. — Что должен делать утром настоящий француз? Правильно. Бриться, чистить зубы и идти домой…»

«Отстань, пошляк!..»

А Листица прямо расцвела вся. Как мало, оказывается, девушке нужно для счастья после нескольких лет одиночества и преждевременного (гм, а что — бывает и своевременное?) вдовства. Всего лишь знать, что это будущее у нее еще будет! Или — уже есть? Как правильно сказать?

Пока я размышлял над этой философско-стилистической дилеммой, оголодавший живот решил, что второй вариант, а именно — слово «есть» предпочтительнее. О чем не преминул тут же сообщить во всеуслышание громким урчанием.

— Сейчас, — встрепенулась хозяюшка. — Я быстро…

— Садись к столу, Влад, — как у себя в доме пригласил Ярополк. — Тут брынза осталась, блинов целая горка. Пара яблок вот… Еще в росе… Я в саду подобрал. Замори червяка, да и давай о деле поговорим. Не томи, а?

Как же мне хотелось выложить этим двоим самым близким здесь людям всю правду. О себе, о своем мире. А потом поделиться планами и сомнениями. Настоящими! Но как раз этого и нельзя было делать, ни в коем случае. И не того я боялся, что они мне не поверят. Просто, для осуществления задуманного, мне нужно было не доверие, а настоящая вера. И такой вес подставному Владиславу Твердилычу в глазах ветерана имперского легиона могло придать только звание десятника «пантер». Все прочие заслуги, в особенности из другого мира, был пустым звуком и авторитет не увеличивали.

Я подошел к столу. Взял кувшин. Пустой… Поставил обратно. Отобрал у Титыча ополовиненную кружку и допил в два глотка, даже не разобрав, что именно в ней плескалось. Потом завернул кусок сыра в два блина и указал старосте на дверь.

— Раз уж ты меня поднял и не отстаешь, то пойдем, на сторожевую башню посмотрим. Там заодно и побеседуем. Чтоб время зря не терять. А ты, Листица, не торопись… Готовь спокойно. К обеду вернусь. Кстати, тебе по хозяйству помощь не нужна?

— Об этом не беспокойся, Влад Твердилыч, — улыбнулась девушка. — Наш староста сразу определил мне в помощь парочку отроков. Но тут и без них почитай вся безотцовщина крутится. Особенно те, что о ратных подвигах грезят. Они тебя пока еще стесняются и на глаза не кажутся. Но дай срок — пройти не дадут. В науку проситься станут. И метлой не отгонишь…

— Поживем, увидим, — я пожал многозначительно плечами, поскольку о таком аспекте еще и не думал. — Почему нет? Кому-то ведь и их учить надо.

— И то верно, — Ярополк полез из-за стола.

Он наверняка решил, что я не хочу разговаривать при женщине. Поскольку они, как принято считать, никаких тайн, кроме года своего рождения, хранить не умеют. Ну и пусть, на конечный результат это не влияет.

— А ты, красавица, и в самом деле не торопись. От любви да спешки, знаешь, чего случается? — староста чуток выждал и прибавил: — Если ты о детишках подумала, то не ошиблась. Токмо я имел в виду пищу. Она от этого дела завсегда либо недоваренная, либо пересоленная…

— Дядька Ярополк, а тебе не приходилось слыхать истории о молодой хозяйке, у которой все из рук валится, когда ей стряпать мешают? — чуть излишне разрумянившаяся Листица повернулась к старосте. — А одному незадачливому гостю так эта неумеха умудрилась даже в лоб сковородой заехать…

— Как же, как же… — усмехнулся Титыч, поспешно пятясь к двери. — Доводилось. Потому и ухожу… — А на пороге еще обернулся и прибавил негромко, так чтоб я не услышал: — Рад я за тебя, девонька, ох как рад. Прямо как за собственную дочь, которую мне Бог не дал. Будь счастлива, красавица…

* * *

Дверь в башню сделали на совесть. Толстую, крепкую. Из вяленой акации. В такой доске любой клин увязнет, нипочем не расколоть, если к торцу не подступиться… А как это сделать, если дверь внутрь открывается, а коробка запущена в стену на добрую пядь и полосами стальными окована.

«Она еще и магией усилена. Не очень сильное чародейство, но все же…»

Ага, а изнутри, после того как дверь закроется, ее еще дополнительно можно подпереть тремя толстыми четырехдюймовыми досками, продевая их сквозь специально вбитые в стену крюки. Толково…

Стены толще, чем даже казалось снаружи. Полный метр. Да еще и с опорными быками. Сурово… Долбить, не раздолбить… Не только осадному орудию, не всякому магу под силу.

Потолок первого этажа поднимался где-то метра на четыре. Цельные, но ошкуренные бревна лежали сплошным накатом, словно в блиндаже. И только в одном углу, к узкому лазу была приставлена лестница. При желании, ее можно было втягивать наверх, но очень сильно сомневаюсь, что хоть кому-то кроме терминатора удалось бы подняться по ней на второй этаж, если стоящие наверху, у люка, будут категорически против.