Возвращение Фабрицио - [38]

Она, бесспорно, обладает силой, но Фабрицио сомневался, что музыка сама по себе послужила причиной произошедшего. Возможно, виной тому все разом вместе с непостижимой властью небес, вроде множества планет, выстроившихся в ряд. Священник был уверен, что дело в совпадении факторов: каждый добавляет силы прочим. Музыка, эликсир, непреодолимое влечение — он не сомневался, что герцогиня тоже его чувствовала, — и власть небес. Затем Фабрицио понял, что же все-таки перевесило чашу весов. Она во мне нуждалась. Нуждалась в моей помощи. Конечно, священник желал ее, в конце концов, он мужчина, но все это не имело бы для него значения, не будь так остра и глубока жажда герцогини иметь ребенка. Он улыбнулся сам себе. Чудеса за пределами чудес.

Несколько вечеров спустя, в таверне на маленькой площади позади собора, скрипичный мастер Никколо сидел вместе с Фабрицио и Омеро за столом, на котором стоял запотевший кувшин. Пока они сидели, жена хозяина принесла еще кувшины и кубки. В теплом помещении, заполнявшемся посетителями, вино из глубоких подвалов таверны казалось прохладным на вкус.

Пока они пили и разговаривали, Фабрицио смотрел на руки Никколо. Он знал, что когда-то руки мастера были нежными, как у девушки. Теперь они покрылись рубцами, стали настолько исцарапанными, огрубевшими, мозолистыми и заскорузлыми, что казалась чудом их способность держать что-либо кроме неотесанных глыб гранита. Они напоминали ломти сушеной телятины, изрытые сотнями ударов молотка для отбивания мяса.

Эти руки всеми возможными способами били и ранили долотом, ножом и пилой. Порезы, ссадины, разрывы. На левой руке отсутствовал кончик указательного пальца, там, где прошло долото, осталась небольшая ямка. Несколько десятков кленовых и сосновых заноз виднелись под кожей, словно хвоя, вмороженная в лед. Сама кожа была сожжена и покрыта пятнами от растворов кислоты, напоминая полусгнившие страницы, вырванные из размокшей рукописи.

Священник дивился тому, что скрипки, вышедшие из этих грубых рук, были нежнее, чем младенец Иисус на руках Мадонны Боккаччино в церкви Святого Сигизмунда.

Никколо наклонился через стол к Фабрицио, шевеля руками, словно движения помогали ему что-то вспомнить.

— Видел твою последнюю картину во дворе в монастыре Святой Лючии. Как она называется? Исступление святой Агаты?

Омеро поднял кубок:

— Вы заметили? Она похожа на герцогиню.

— Действительно я писал ее с герцогини, — сказал Фабрицио, обращаясь к Никколо.

Омеро повернулся к священнику:

— Как вы смогли передать этот взгляд?

— Какой взгляд?

— Я бы сказал… взгляд плотской невоздержанности.

— Омеро, прошу, прояви немного почтения к своему хозяину.

Фабрицио улыбнулся:

— Ничего страшного, Никколо. Я знаю, он спрашивает по простоте душевной, не познав в жизни ни одной женщины.

— Не то что вы, Дон Фабрицио? — Омеро хитро на него посмотрел.

— Довольно, Омеро. Через минуту мне придется отправить тебя домой.

Образ герцогини засиял в его сознании. Священник сделал большой глоток вина, одновременно пытаясь успокоиться и воздать честь удивительно пылким воспоминаниям.

Омеро обиженно отодвинулся. Вдруг, позабыв об этом разговоре, он снова наклонился вперед, глядя на большой неглубокий карман, пришитый к черной сутане, где священник держал руку.

— Что вы там делаете?

Фабрицио достал из кармана четки из небольших черных стеклянных бусин.

— Я касаюсь своего волшебного талисмана.

Он показал крошечное металлическое распятие на конце четок.

— Прикасаясь к распятию, я сохраняю спокойствие, тревоги отступают, — объяснил он Никколо.

Собеседники посмотрели на фигурку Христа, от непрерывных прикосновений его тело совсем стерлось, остались лишь ноги, руки и голова, словно их распяли по отдельности.

— Вы стерли его начисто, — произнес Омеро. — Честное слово, какие такие тревоги у священника?

Фабрицио сунул четки обратно в карман, где хранилась коллекция других странных предметов. Две сломанные кисти, полкатушки черных ниток с иголкой, разные монеты, рваная иконка святого архангела Михаила, небольшая промасленная тряпка, затвердевший огрызок белого сыра. Он пропустил вопрос мимо ушей. Троица замолчала, все приложились к кубкам.

— Я расскажу вам про эту картину, — начал Фабрицио. — Но сперва закажем еще кувшин.

Кубки наполнили снова, и все сделали по глотку. Прежде чем Фабрицио начал рассказывать, Никколо спросил:

— Почему святая Агата?

— Как раз это я хотел рассказать. Как я выбрал сюжет. Трудное решение, надо вам сказать. Сперва я подумал, что мог бы написать святую Екатерину Александрийскую. На меня всегда производил впечатление рассказ о том, как вместо крови из ее вен потекло молоко, когда ей отрубили голову. Очень большое впечатление.

— Хм-м. Покровительница юных девиц.

— Да. Но затем я подумал, что святая Екатерина Сиенская подойдет больше: она ближе к нам, известна своим мистицизмом и так далее. Вы, разумеется, знаете, что мистики меня интересуют. Но меня беспокоило то обстоятельство, что тело ее покоится в Риме, а голова — в Сиене. Это меня тревожило. Затем я подумал о святой Аполлонии, поскольку в ту неделю мучился от зубной боли, но все прошло. И я обратился к святой Цецилии…