Возвращение домой.Том 2. - [156]

— Все так думали. Воображали себе большое имение, охотничьи угодья, помещичий род. И я никогда не пытался никого разубедить, легче было молчать и тем самым поддерживать это заблуждение. А правда состоит в том, что мы, Каллендеры, никакие не помещики. Мой отец был простым абердинцем, который нажил состояние благодаря упорному труду, всего в жизни добился сам. Когда я был маленьким, мы жили в Абердине, в своем доме, сад выходил прямо на улицу, и чуть ли не под носом у нас ходили трамваи. Но для меня отец хотел лучшего будущего. Я был его единственным ребенком. Он мечтал, чтобы я стал джентльменом. И мы переехали из Абердина в Дисайд, в уродливый викторианский особняк, в котором моя мать никогда не была счастлива. Меня отправили в частную приготовительную школу, потом в Рагби, потом в Кембридж. Джентльмен, воспитанный и образованный человек. Тогда, до войны, воспитание и образование имели большое значение. Я не стыдился своих родителей. Я был очень к ним привязан, восхищался ими. И в то же время я понимал, что им не место в хорошем обществе. Даже разговор об этом приводит меня в бешенство.

— Что стало с твоим отцом?

— Он умер от инфаркта вскоре после смерти матери. Вернувшись в Абердин, я думал, что, по крайней мере, буду обеспеченным человеком и у меня хватит денег, чтобы начать все сначала. Но я остался ни с чем, деньги испарились. На рынке недвижимости наступил кризис, надо было оплачивать пребывание матери в лечебнице, содержать огромный дом и поместье для одного старого человека, платить прислуге, кухарке, садовникам — отец продолжал жить на широкую ногу, для него это было вопросом престижа. Свой капитал — акции, ценные бумаги — он вложил в малайские предприятия, в каучук и олово. Разумеется, все это пропало.

Руперт решил, что сейчас не время выбирать выражения, и спросил напрямик:

— Ты остался без гроша?

— Нет, но я думаю, придется подыскать какую-нибудь работу. Ардврей я продаю…

— А что с твоей машиной? С красавицей «лагондой»?

— Нашел что вспомнить! Она стоит в гараже где-то в Абердине. Я еще не успел до нее добраться.

— Ты меня извини, Гас, но такому возвращению домой не позавидуешь.

— Я и не ждал, что оно будет счастливым… Хорошо и то, что я вообще вернулся, — добавил он тихо.

Их разговор прервало появление барменши с сандвичами.

— Уж не взыщите, не Бог весть что, но я сделала все что могла. Я горчичкой внутри помазала, чтобы вы могли представить себе, будто там ветчина.

Они поблагодарили ее, Руперт заказал еще пару пива, и она ушла, забрав их пустые кружки. Гас снова закурил.

— А как насчет Кембриджа? — спросил Руперт. — Что насчет Кембриджа?

— Я забыл… на кого ты учился?

— На инженера.

— Ты не мог бы вернуться в университет и закончить обучение?

— Нет, я не могу вернуться.

— Как успехи в живописи?

— Я не рисовал с тех пор, как нас освободили из плена и доставили в госпиталь в Рангуне. У меня пропала тяга к живописи.

— Но у тебя такой талант! Я уверен, что ты мог бы зарабатывать этим себе на жизнь,

— Спасибо на добром слове.

— Тот набросок, который ты сделал с Эдварда, изумителен.

— Это было давно.

— Такой талант, как у тебя, не умирает.

— Не знаю, не уверен. Я уже ни в чем не уверен. В больнице меня уговаривали снова взяться за рисование, принесли бумагу, карандаши, краски…

— Ты хочешь сказать: в рангунском госпитале?

— Нет. Не в рангунском госпитале. В Шотландии. Последние семь недель я провел в больнице. Психиатрическая лечебница в Дамфрисе. Меня поместили туда, потому что я малость сдал. Бессонница, кошмары, судороги, реки слез. По-видимому, что-то вроде нервного расстройства.

Руперт был потрясен.

— Господи, дружище, почему ж ты мне сразу не сказал?

— Да чего тут говорить… скука и стыд.

— Тебе там помогли?

— Да. Они были мудры и терпеливы. Но они старались заставить меня вернуться к живописи, а я находился в полнейшем ступоре и отказывался. Тогда они засадили меня за плетение корзин. Там был чудесный парк, симпатичная медсестра водила меня на прогулки. Я любовался небом, деревьями, травой, но все это казалось мне нереальным, Я как будто смотрел через толстое стекло на какой-то чужой мир и знал, что он не имеет ко мне никакого отношения.

— У тебя до сих пор осталось такое чувство?

— Да. Потому-то я и приехал в Лондон. Я подумал, что если окажусь в огромном, перенаселенном городе, где меня никто не знает и я никого не знаю, где человека на каждому шагу подстерегает стресс, — и если я все же выживу, не сломаюсь, то смогу вернуться в Шотландию и начать все сначала. Один парень, который лежал со мной в лечебнице, разрешил мне пожить в его квартире. Тогда мне казалось, что это хорошая идея. Но когда я приехал, увидел это место и подцепил грипп, засомневался… Но сейчас уже все хорошо, — торопливо добавил он.

— Ты вернешься в Шотландию?

— Я еще не решил.

— Ты мог бы поехать в Корнуолл.

— Нет, не могу.

— Из-за Лавди?

Гас не ответил. Барменша принесла им пиво, Руперт расплатился, не поскупившись на чаевые.

— Ах, спасибо, сэр! Что же вы не едите сандвичи, они засохнут.

— Съедим через минутку, большое спасибо.

Огонь в камине угасал. Заметив это, она черпнула совком еще кокса и бросила на тлеющие уголья. Сначала повалил дым, но вскоре пламя разгорелось вновь.