Возвращение Цезаря - [19]

Отличные чучела! Превосходные!

Старики разглядывали вечно токующего глухаря, созерцали тетерева, серую куропатку, ястреба, дупеля.

В коллекции старшего егеря был даже рябчик, истребленный в этих местах лет двадцать назад. Но чучело свежее, чистое.

— Голову даго на отсечение, это овражный рябчик, — сказал Иванов. Они заговорили о тех рябчиках, что не улетели с глухарями в тайгу, а ушли в овраги, густо заросшие осиной, черемухой и ольхой. Живут там, а охотники в них не верят.

Пришел егерь: бодрый, красный, пахнущий смолой и потом. Он заговорил о рябчиках, перебравшихся в овраги. Видел их сегодня — живут не тужат.

Умные! На манок не возьмешь, их ничем не возьмешь, такие глубокие заросшие овраги.

После чая и разговоров пришла пора спать.

Алексина хозяева положили на диване, Иванову принесли раскладушку. Постельное белье было свежее, прохладное, приятное. Лунный свет то и дело прорывался сквозь бегущие тучи. Поблескивали ружья и стеклянные глаза филина, посаженного на этажерку у окна.

Старики лежали и слушали звуки дома.

Вздыхая, бродил по комнатам Гай, стучал когтями по половицам. Звякал цепью во дворе гончак. Лайка влезла на завалинку и заглядывала в окно.

Она поднималась на задние лапы и смотрела на них, вырисовывая свой легкий и остроухий силуэт на стекле.

Временами она сбегала с завалины и помогала лаять гончаку — резким и звонким лаем. Гончак вел основную партию голосом могучего колокольного звучания.

Это было красиво.

Старикам после крепкого чая расхотелось спать. Они долго слушали лай собак (он несся в ночи к звездам), потом говорили о ружьях. Иванов шептал другу, что ружья егеря хуже его автоматического «Шогрена».

Старший егерь тоже не спал. Он ушел на кухню и там сидел. Пил холодный чай с медом и размышлял об охоте, какой она будет.

Старичков надо удивить, так он решил. Затем поразмышлял о своем — слишком уж близок город. Мало зверя и птицы, скучно!

Пришел Гай и лег к его ногам, грея их. В окно заглядывала луна. Поблескивала железная крыша соседского дома.

И старший егерь мечтал, как он будет восстанавливать здешний лес. Вот бы вырастить такую свирепую крапиву (и посеять где надо), чтобы туристы не вытаптывали лес. А охота… Ничего, он еще разведет куропаток, серых.

Егерь не мог отрешиться от беспокойства за лес, от разговора со стариками, которые за ужином хвалили старые ружья.

Старички находили, что ружья «Зауэр» не так уж хороши, толковали, что англичане — вот те выделывали первоклассное оружие.

Ох, эти мудреные, лукавые, обожаемые старички, давшие ему такую собаку! Они многоопытные, беспощадные судьи охотничьих собак на полевых испытаниях, на выставках. А какие они охоты пережили! Сколько повыбили дичи, стреляли за одну охоту по пятьдесят — сто куликов или уток-крякух! И рядом с четкой мыслью о завтрашнем дне шли глухие и неясные мысли о человеке и природе вообще, сейчас и в будущем.

К пяти часам утра охота представлялась егерю так: они уезжают в поле. Там есть тетерев, живут куропатки — штук сто. Правда, места эти открыты всем ветрам, зато старики узнают силу чутья собаки, увидят работу Гая на открытом месте. Будто в кино.

Итак, на рассвете они сядут в «газик» и уедут, а затем побредут с ружьями. Спать некогда. Егерь занялся готовкой, не беспокоя жену.

Он принес дров и затопил печь, с удовольствием нюхая горький дымок.

Поставил на огонь котел — сварить овсянку собакам.

Старикам и себе он приготовил завтрак — картошку, яйца и вареную тетерку. Пахло готовкой, стучал крышкой закипающий чайник.

Егерь вышел на крыльцо. День обещал быть холодным и ветреным. Ежась, глядел на просыпающееся село: хозяйки затопляли печи. Затем пошел к Алексею — шоферу.

— Здорово! — сказал он. — Через полчасика подъезжай ко мне. Возьмешь Ивана, с ним махнете в квадрат номер семь.

— Как стариканы? — спросил шофер.

— Спят без задних!

Но егерь ошибся — старики проснулись ровно в шесть. Они быстренько вскочили, увидели в окно начинающийся день, холодный, быть может, со снегом.

— Разве собака покажет в такой день хорошую работу? — расстраивался Алексин. — Ветер унесет запахи.

— Пропала охота, — соглашался Иванов.

…Егерь снял ружье для Алексина. С удовольствием: не ружье — перышко. Двадцать восьмой калибр — редкая вещь!

Из стола он вынул патроны к нему.

Хороши были патроны — гильзы латунные, сияющие, новенькие, капсюли загнаны до упора, пыжи, чтобы не выпали, залиты пчелиным воском. Сам у пасечника брал. А ружьецо, даром что легкое, бьет недурно, старик приятно удивится.

Да и много ли ему надо? Возьмет парочку куропаток — и за глаза. Себе егерь взял «Зауэр» двенадцатого калибра и повел стариков в кухню завтракать. Мимоходом взглянул в окно — все угадывающий Гай уже сидел в «газике».

Они ехали на охоту в молчании. Дорога шла полями — сумрачными, оголенными, бесконечными. Небо было мятущееся, серое.

Не поймешь: то ли оно прояснится, то ли осыплет дождем. Или, чего доброго, снегом.

15

Машина ушла. Охотники и черный пойнтер Гай остались у бурого поля. Огромного, пустого. И если бы не березы на краю его, не далекий лес, то казалось бы, что вся земля — поле.

Стерня торчала будто грубая щетина. Подувал пробными вздохами ветер-снеговик.