Возрождение - [22]

В отличие от Клэр, свой ужин он съел. Я это хорошо помню. Он съел все, что ему положили, и даже попросил добавки звучным и ясным голосом.

В следующие три воскресенья службу проводили приглашенные дьяконами священники, но пастора Гивенса среди них не было. Хотя на похоронах на кладбище «Уиллоу-гроув» он проявил себя с лучшей стороны, подозреваю, что его все равно не позвали. Помимо характерной природной сдержанности и воспитания янки отличает умеренная предвзятость в вопросах религии и расы. Три года спустя я услышал, как один из преподавателей средней школы в Гейтс-Фоллз, где я тогда учился, спросил оскорбленно-удивленным тоном: «Кому это понадобилось стрелять в преподобного Кинга? Он же был хорошим ниггером!»

После аварии занятия БММ прекратились. Я думаю, что этому обрадовались все, даже Энди, которого прозвали Королем библейской зубрежки. Нам было тяжело видеть преподобного Джейкобса, как и ему – нас. Невозможно было посмотреть в сторону угла, где лежали игрушки, там прежде Клэр и другие девочки развлекали Морри (и развлекались сами). А кто будет играть на пианино во время пения? Думаю, что в городе нашлось бы кому это делать, но просить об этом Чарлз Джейкобс не мог, и все равно получилось бы уже не то. Ведь уже не было бы развевающихся светлых волос Пэтси, когда она, раскачиваясь в такт, аккомпанировала таким жизнерадостным гимнам, как «Наш путь на вершину». Теперь ее светлые волосы тускнели на атласной подушке в темноте под землей.

В один из серых ноябрьских дней, когда мы с Терри наносили по трафарету на окна изображения индеек и рогов изобилия, телефон издал один длинный звонок и один короткий: это звонили нам. Мама ответила, немного поговорила и, положив трубку, улыбнулась нам с Терри:

– Звонил преподобный Джейкобс. Он сам будет вести службу в ближайшее воскресенье и прочитает проповедь ко Дню благодарения. Правда, замечательно?

Годы спустя, когда я учился в старших классах, а Клэр приехала домой на каникулы из Массачусетского университета, я спросил у сестры, почему никто не остановил его. Мы были на заднем дворе, раскачивали старую покрышку. Она сразу поняла, что я имел в виду: та воскресная проповедь оставила шрам в душе каждого из нас.

– Мне кажется, потому, что он говорил вполне разумно и казался таким нормальным. А когда люди осознали, что именно он говорит, было уже слишком поздно.

Возможно, но я помнил, как Реджи Келтон и Рой Истербрук прервали его ближе к концу, и сам я понял – что-то не так – еще до того, как он начал. Он не произнес обычного «Да благословит Господь Его Святое слово», которым заканчивалось каждое чтение Библии. Он никогда этого не забывал, даже в тот день, когда мы только познакомились и он показывал мне маленького электрического Иисуса, бредущего по Мирному озеру.

Для чтения в день Ужасной проповеди он выбрал тринадцатую главу Первого послания к Коринфянам, тот же отрывок, что пастор Гивенс читал над расположенными бок о бок большой и маленькой могилами на «Уиллоу-гроув»: «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое. Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан»[3].

Он закрыл большую Библию на кафедре – не резко, но мы все услышали звук. Методистская церковь Западного Харлоу была в то воскресенье заполнена до отказа, все скамьи были заняты, но тишина воцарилась полная, никто даже не кашлянул. Я помню, как молился, чтобы он благополучно провел службу до конца и не разрыдался.

Сплетница Майра Харрингтон сидела в первом ряду, и я видел только ее спину, но отлично представлял, как блестят ее жадные глазки в заплывших жиром желтых глазницах. Наша семья сидела на своих обычных местах в третьем ряду. Лицо мамы было спокойным, но я заметил, как ее руки в белых перчатках сжимают большую Библию в мягком переплете с такой силой, что она почти изогнулась буквой «U». Клэр невольно стерла всю помаду с губ. Молчание после чтения Священного Писания и до начала проповеди, которую в Харлоу потом называли не иначе как Ужасной, вряд ли длилось дольше пяти, максимум десяти секунд, но мне оно показалось целой вечностью. Наш священник склонил голову над огромной кафедральной Библией с блестящим золотым обрезом, а когда наконец поднял глаза, все увидели его ясный взгляд и исполненное покоя лицо, и по залу прокатился слабый вздох облегчения.

– Для меня это было тяжелое, непростое время, – произнес он. – Вам об этом хорошо известно – наша община очень сплоченная, и мы все знаем друг друга. Вы все старались меня поддержать, и я всегда буду вам за это благодарен. Но особую признательность я хотел бы выразить Лоре Мортон, которая сообщила мне известие о потере с таким тактом и таким участием.

Он кивнул ей. Она кивнула в ответ и улыбнулась, а затем подняла руку в белой перчатке, чтобы смахнуть слезу.

– Я провел большую часть времени между днем моей потери и этим воскресным утром в размышлениях и поиске. Мне бы хотелось добавить,