Возникновение и развитие научного факта - [29]
Вообще следует возразить, что никто не обладает ощущением или знанием о том, что физически возможно, а что невозможно. То, что мы ощущаем как невозможность, есть лишь несоответствие с принятым стилем мышления. Еще не так давно трансмутация элементов и множество других явлений современной физики, не говоря уже о волновой теории материи, считались совершенно невозможными. «Опыт как таковой», к которому можно иметь или не иметь доступ, это химера. Каждый человек переживает по-своему. Сегодняшние переживания связываются с прошедшими и таким образом изменяют условия будущих. Итак, каждое существо создает свой «опыт» в том смысле, что за свою жизнь изменяет способ своего реагирования. Специальный научный опыт вытекает из особых условий, создаваемых историей идей и обществом. В этот опыт вовлекаются традиционные образцы «интеллектуального тренинга», без которых он недостижим.
Ерусалем также верит в возможность «чисто теоретического мышления» и «чисто объективной констатации фактов». «Эту способность человек обретает медленно и постепенно в зависимости от того, в какой мере он сам может преодолеть состояние полной социальной зависимости и подняться до уровня независимой и самоопределяющейся личности»[110].
«Лишь окрепший индивид приобретает способность чисто объективного наблюдения фактов и тем самым обучается теоретическому мышлению, свободному от эмоций»[111]. Ерусалем называет это «связью между фактом и индивидом». Однако как это можно согласовать с высказыванием о значении социальной консолидации в науке?
Суждение является истинным в объективном смысле только тогда, когда оно может рассматриваться исключительно как функция процесса суждения. Это новый, чисто объективный критерий истины, которую до сих пор чаще всего пытались определить поверхностными и бесполезными формулировками типа «соответствия суждений фактам», должен считаться следствием индивидуалистической тенденции развития»[112].
На это можно ответить следующим образом: мышление, свободное от эмоций, может означать только мышление, независимое от сиюминутного личностного настроения, или от усредненного настроения коллектива. Понятие мышления, вообще лишенного эмоций, совершенно бессмысленно. Свобода от эмоций как таковая либо чистая рациональность как таковая просто не существуют. И как можно было бы установить такие состояния?
Есть только совпадение или несовпадение эмоций, а совпадение эмоций внутри данного коллектива принимается за свободу от эмоций. Это совпадение создает возможность (без значительных деформаций) коммуникативного или так называемого формально-схематического, определимого словами и высказываниями мышления. Ему-то и приписывается бесстрастная способность устанавливать независимые существования. Такое мышление и называется рациональным. Причинно-следственная связь в течение длительного времени считалась чисто рациональной, хотя в действительности она была реликтом исключительно эмоционально окрашенных демонологических представлений мыслительного коллектива. Пытаясь in concrete[113] критически отделить так называемое субъективное от так называемого объективного, мы снова и снова обнаруживаем активные и пассивные связи в познании, о которых шла речь выше. Из одних только пассивных связей нельзя построить ни одного предложения. Всегда имеет место какой-либо активный фактор, который иногда неправильно называется субъективным. Какая-то пассивная связь, рассмотренная с иной точки зрения, может считаться активной, и наоборот, об этом еще пойдет речь ниже. Почему современные научные высказывания должны занимать особое положение, как считают названные мыслители?
Они полагают, что научные мнения нашего времени полностью противоположны всем другим способам мышления. Как будто бы мы стали самыми мудрыми и наши глаза полностью раскрылись, как будто бы мы отряхнули всю детскую наивность первобытного и архаического мышления. Мы как бы обладаем «истинным мышлением» и «истинным наблюдением» и, следовательно, то, что мы считаем истинным, и есть истина ipso facto. А то, что другие, первобытные, древние люди, душевнобольные или дети объявляют истинным, — только кажется истинным им самим. Это архинаивное мнение, которое не позволяет сформулировать научную теорию познания, сильно напоминает теорию одного французского филолога XVIII века, который утверждал, что слова pain, sitos, bread, Brot, panis — это произвольные обозначения одной и той же вещи, но, согласно его теории, разница между французским и другими языками заключается в том, что только французское слово pain действительно обозначает хлеб.
Столь же характерную, но противоположную ошибку совершают философствующие естествоиспытатели. Они понимают, что нет никаких «единственно объективных свойств и отношений», а есть только отношения, определимые в рамках более или менее произвольной системы отсчета. Их ошибка состбит в чрезмерном преувеличении значения логики, в почти религиозном поклонении логическим выводам[114].
В глазах натуралистически ориентированных эпистемологов, например, для Венского кружка (Шлик, Карнап и др.), человеческое мышление (по крайней мере, как идеал, как то, что должно быть) является чем-то неизменным, абсолютным, в то время как эмпирический факт — чем-то относительным. Наоборот, те философы, которые, главным образом, основываются на гуманитарном знании, как абсолют превозносят факты, а в человеческом мышлении подчеркивают относительность. Характерно, что и те и другие переносят
