Возможно, их зовут иначе… - [2]
— А что удалось узнать о… том? — еле слышно спросил Антонио.
— Пока очень мало.
— Эй, Антонио! Смеешься ты над нами, что ли?! — закричал грубый голос снаружи. — Сколько же можно ждать?!
— Иди скажи отцу, чтоб приходил к тетке Марии. — Антонио легонько подтолкнул мальчика, а за ним и сам спрыгнул на землю.
Он весело раскланялся на все стороны:
— Подходите, подходите, дорогие сеньоры и сеньорины, выбирайте, что кому нужно. Для щеголих есть у меня помада, духи, гребни, наимоднейшие браслеты, ожерелья, отделки для платьев. Для людей благочестивых, серьезных — жития святой Урсулы, святого Иеронима, святых Анны и Марии, костяные, каменные четки. Для больных, немощных — эликсир здоровья, муравьиный спирт, змеиный яд, мозольный пластырь, мазь от ревматизма, снимающая всякую боль. Для курильщиков — трубки, сигареты, зажигалки самой последней системы. Подходите, убедитесь сами…
И Антонио, выкрикивая, распевая все это, проворно открывал в боковых стенках «Кошки» маленькие оконца, опускал складную пологую лестницу, отчего фургон его сразу превратился в маленькую, но привлекательную лавку. Теснясь и толкаясь, люди повалили в «Кошку». Между тем быстрые глаза Антонио обегали окруживших его людей.
— А! И Карвальо тут, и Жозе, и сеньора Беатриче, — узнавал он приятелей. — А старый Карвальо ничуть не меняется. Все такой же и с той же черной трубочкой.
— А почему я должен измениться? — отозвался лохматый и седой гигант в рваном рыбацком плаще. — Я не стал ни герцогом, ни миллионером. Как был нищим рыбаком, так им и остался…
— Не вижу я только моей красотки Карлотты, — продолжал Антонио. — Неужто она не знает, что я приехал?
— Э, твоя красотка уже не твоя, — отозвался насмешливый голос. — Она теперь важная стала. Нанялась в служанки к самому коменданту крепости. И теперь уж не надейся погулять с ней в воскресный день, Антонио!
— А почему? — нахмурился Антонио. — Почему я не должен надеяться?
В толпе засмеялись.
— А потому, что Карлотта теперь гуляет с солдатами из Форталезы, — отвечало сразу несколько голосов. — Там есть один хорошенький солдатик…
— Вот как?! Ну, это мы еще посмотрим! Вот дайте срок, я с этим солдатом поговорю! — грозно пообещал Антонио. Брови его сдвигались все сердитее. Но тот, кто внимательно вгляделся бы в него, вдруг обнаружил бы: Антонио чертовски рад чему-то.
2. ЧАСОВЫЕ НА СТЕНЕ
— Стой, кто идет?!
Часовой вскинул автомат, прицелился в длинную темную фигуру на стене.
— Святая мадонна, да это просто фонарный столб!
Ветер раскачивает фонарь, и от этого чудится, что темная длинная тень шевелится и надвигается на тебя. Вот что делают с человеком эта проклятая погода и это трижды — нет, четырежды проклятое место! С ума можно здесь сойти! Недаром пришлось перевести отсюда нескольких солдат: они совсем свихнулись, и ставить их на пост никто не решался. Стоишь в сторожевой башне на пятнадцатиметровой высоте, внизу беснуется, перемалывает гигантские камни океан, ветер воет, как голодный волк — так, что у всякого начинает щемить сердце, и кажется, что не косые струи я летят в лицо, а это собственные твои слезы.
Мертвенный свет прожектора еле пробивает толщу ливня, вырывает из тьмы то накатывающие на стену валы, то сверкающую полосу пены у скал, то угрюмые тюремные здания.
Часовой старается повернуться спиной к ветру, но ветер налетает со всех сторон, забирается под плащ, знобит и студит тело.
Ах, не повезло солдату, не повезло! Правда, говорят, что служить здесь все-таки лучше, чем сражаться в колониях, где солдаты гибнут и от пуль и от лихорадки, но сегодня, в этот холод, все отдал бы за луч солнца.
— Вот так проклятая погода! Вот так проклятое место! — повторяет часовой вслух, благо никто не может слышать: до смены еще не скоро, а ближайший пост находится метрах в тридцати на той же тюремной стене.
Часового зовут Афонзо Пулидо. Он простой крестьянский парень из северных провинций. Там, на севере, осталась его семья — семеро младших братьев и сестер и старая мать. Еще осталась полуразвалившаяся хижина с крохотными незастекленными оконцами и земляным полом да две ложки на восьмерых. И клочок земли, на котором мать растит бобы и картофель.
Но клочок земли Афонзо лежит рядом с землями богатого сеньора помещика. И вот два дня назад пришло письмо: мать писала Афонзо — своему старшему, что сеньор отнимает у них землю.
Ревет океан, но сейчас Афонзо его уже не слышит. Льет ледяной дождь, но сейчас Афонзо его не замечает. Гнев оглушает его сильнее, чем океан. Обида леденит его сердце пронзительнее, чем зимний ливень.
— Эй, Афонзо! Нет ли огоньку? — окликает часового тихий голос.
Афонзо стремительно оборачивается. Это Каскао — второй часовой, его сосед по стене.
— Ты что, спятил?! — набрасывается на него Афонзо. — Не знаешь, что ли, что курить и отлучаться с поста запрещено?! А вдруг явится капрал! Хочешь, чтоб тебя посадили или угнали куда-нибудь?!
— Э, все равно, хуже, чем здесь, не будет, — отмахивается Каскао. Замерзшей рукой он берет у товарища спички и под плащом кое-как зажигает сигарету. На секунду Афонзо видит лицо Каскао, сплошь залитое дождем, точно слезами. Каскао тоже очень молод, он ровесник Афонзо, и тоже родом из самой бедной провинции. Афонзо знает: у отца Каскао только и есть имущества, что несколько ветвей орехового дерева, которые он получил в наследство. А братья Каскао — рабочие, и Каскао говорил, что живут они не лучше свиней: три месяца в году питаются желудями, а в остальное время чем попало. И работа у них бывает тоже только три месяца в году.
