Возможная жизнь - [98]

Потом снова вышел к нам с листком бумаги в руке, и сердце забухало у меня в груди.

– Простите, ребята, это все, что у меня есть.

На бумажке были записаны шариковой ручкой названия песен. Ларри вернулся за пульт, и скоро мы услышали через интерком его голос:

– Значит, так. Я буду делать между песнями двухминутные паузы. Если вам понадобится больше времени, пусть кто-нибудь из вас поднимет руку.

Я пробежался взглядом по списку. «Первая сторона: Вулф-Пойнт, Эсме поет, Холлибуш-лейн, Фрида. Вторая сторона: Доктор из Дулута, Забудь меня, Бульвар Осман, Другая жизнь». Всего по четыре песни на каждой стороне, стало быть, они довольно длинные, – подумал я. В списке присутствовал своего рода баланс, – его мы в свое время добивались, составляя первый альбом: у каждой песни имелась «пара» на другой стороне пластинки. Можно было подумать, что «Эсме поет» – это о ком-то другом, а «Забудь меня» – о себе, но я-то знал: все как раз наоборот. «Вулф-Пойнт» и «Доктор из Дулута» прекрасно уравновешивали друг друга. «Фрида» и «Другая жизнь» – обе о других людях, по крайней мере формально. В двух остальных говорится о каких-то местах, существующих или воображаемых.

Я постарался выбросить все мысли из головы, чтобы они не мешали мне слушать. Что оказалось непросто. И тут началось.

Как бы мне это описать? Растя ребенка, вы не можете представить себе, как он будет выглядеть в сорок лет. Но, разглядывая детские фотографии взрослого человека, видите: все его нынешние черты были при нем и в два года, и в шесть лет, и в четырнадцать – просто никто не знал, какая из них станет определяющей. Так вот, все лучшее, что присутствовало в ранних песнях Ани, выросло и расцвело, вся ее прежняя неуверенность исчезла.

Думаю, самым правильным для описания этой записи словом было бы «освобождение». Ни следа дилетантского баловства с разными музыкальными стилями, Аня теперь лишь опиралась крылом на их подъемную силу, они все словно растворились в ее крови. Уверенность, сила, головокружительный полет. Упоение таланта, которому не надо себя стыдиться.

«Вулф-Пойнт» начиналась со скорбного фортепианного соло, ученически-правильного, так мог бы играть студент консерватории. Затем возникал намек на струнные, несколько гитарных аккордов и, наконец, госпел-хор – ни больше ни меньше. Рояльный переход подводил к струнному квартету, но всю вещь по-прежнему держала фортепианная партия для левой руки. Дальше – звуки мандолины, фагота и флейты, а когда они затихли, раздался слабый вскрик – кажется, гобоя, – и все возвратилось к начальной теме и разрешилось энергичными аккордами рояля. Это была симфония продолжительностью в четыре минуты и пять секунд. Песня, исполненная силы и отчаяния. Голос Ани стал ниже, но лишь чуть-чуть. Он все еще оставался голосом молодой женщины, но слушался ее просто поразительно.

– Черт, – сказал Рик.

– Да уж.

Страх показаться попсовой исчез напрочь. Словно мастерство даровало Ане право не бояться мелодичности и выбирать гармонию как заблагорассудится. В «Эсме поет» слышалось медленное ритмичное покачивание, точно секс в спальном вагоне. В «Холлибуш-лейн» чарующее сопрано, как в ранних Аниных песнях вроде «Сумеешь взлететь», то и дело лукаво подменяло «я» на «ты» и «она». «Фрида» оказалась самой длинной и занимала в альбоме то же место, какое когда-то «Джулия в Судилище снов», – последнее на первой стороне. Речь в ней шла о художнице Фриде Кало, чья борьба с собственным телом, изувеченным в автомобильной аварии, была и мукой, и препятствием, но также и предметом ее живописи. В «Докторе из Дулута» засурдиненные джазовые трубы оттеняли особенную отчетливость Аниной дикции. Очень искренняя песня, Аня в ней словно ведет разговор с собеседником, но этот «ты» – не любовник, а слушатель. «Забудь меня» оказалась сентиментальной поп-песенкой, опасно откровенной, с медными духовыми, шипящими ударами хай-хэтов, резкой гитарой и даже – пусть и всего на несколько тактов – «истерикой прямого действия», педальной стил-гитарой. Но пела Аня словно посмеиваясь, и это да легкая разухабистость в интонациях органа и медных спасали эту песню от явного музыкального «перебора». «Бульвар Осман» был полон мучительных сожалений – насколько я понимаю, Аня написала эту песню вскоре после бегства из Америки. Однако, повествуя о страдании, песня утверждала любовь к мужчине и веру в него. В ней присутствовала даже спасительная толика юмора, помимо понижающейся концовки с двумя-тремя фирменными «пробоями», – странно жизнеутверждающей для такой грустной песни. И совсем как в день нашего знакомства, когда Аня играла, сидя на траве фермы, я слушал ее словно на двух уровнях, задохнувшись восторгом и от песни, и от того, что существует же на свете человек, который обладает талантом, позволяющим написать такое и спеть.

Альбом заканчивался самым коротким треком: «Другая жизнь». И он вместил, похоже, все, чего Аня смогла достичь за время своей музыкальной карьеры. Она попыталась совершить невозможное, внушив слушателю мысль, что на самом деле различия между ее жизнью и жизнями женских персонажей, о которых она поет, не существует: «Другая жизнь, но сердцу все знакомо: / Оно ведь то же, лишь зовется по-другому.» На этих словах тональность неожиданно менялась, подводя к своего рода мелодическому центру песни, далее шел речитатив – перед главным, теснящим сердце возвращением из мажора в минор, как бы подтверждающим бессильное признание автором собственной тождественности неизвестной женщине, мельком увиденной в вокзальном зале ожидания.