Возможная жизнь - [9]
Примерно за час он дошел до ближайшей деревни, в которой имелась железнодорожная станция, откуда отправился поездом в городок, где должен был встретиться с руководителем ячейки «Дантист», англичанином, известным Джеффри лишь под кодовым именем «Ален». Ехать мимо полей, поросших низкорослыми каштанами и дубами, оказалось сущим удовольствием: поезд только раз остановился – пополнить запас воды на каком-то полустанке; окна вокзального здания были забраны серыми ставнями. Здесь до Джеффри донеслось пение птиц, исполненное с таким ликованием, точно немцы все еще оставались заперты за Рейном. По дороге он читал французский роман и репетировал воображаемый разговор, в ходе которого объяснит офицерам французской либо немецкой службы безопасности, скольких превратностей исполнена жизнь коммивояжера. «Да, конечно, ездить приходится помногу. Я так скучаю по Элен, это моя жена, по нашему малышу Лорану. На фотографии взглянуть не желаете?»
По-французски Ален говорил с акцентом, который Джеффри определил как вулвергемптонский, а вид имел беспокойный и подавленный. Он объяснил, что несколько дней назад вишистская тайная полиция схватила радиста ячейки, его близкого друга.
– Не знал, – сказал Джеффри.
– Ну, откуда ж вам знать, – ответил Ален. – Передать эту новость было некому. К тому же они и рацию забрали.
Необходимо, сказал Ален, связаться с другой ячейкой под названием «Барристер», работающей в зоне оккупации неподалеку от Бордо; нужно попросить их отправить в Лондон просьбу прислать нового радиста и рацию.
– Поэтому я хотел бы, чтобы вы съездили в «Барристер». Срочно.
– Но ведь для этого существуют связные! – Джеффри ожидал, что ему поручат взорвать электростанцию, заложив, как его учили, взрывчатку под генератор. – Разве мы не можем попросить сочувствующего нам француза доставить сообщение или отправить письмо?
Они сидели в опрятной комнате пригородного домика, служившего конспиративной квартирой. За окном шла жизнь – такая же, наверное, как и много лет назад: почтальон ехал на велосипеде, у входа в лавку беседовали женщины, красноносый мужчина читал газету в баре, лошадь тащила телегу в поля. Отсутствие автомобилей придавало этой жизни облик не просто мирный, но словно вневременной.
Ничего нет хуже «сочувствующих» французов, – ответил Ален. – Вам известно, сколько служб безопасности, французских и немецких, противостоит нам? Четырнадцать. Все следует делать своими силами. И никогда ничего не записывать.
– А как я пересеку демаркационную линию?
– На поезде.
– Но его же наверняка.
– Вы поедете не в вагоне. Под тендером. Машинист вам все покажет.
– Значит, кое-какие сочувствующие французы все-таки существуют.
– Железнодорожники в большинстве своем коммунисты. Нацистов они ненавидят. Приходите к шести в кафе на сортировочной станции. Спросите Бенуа. И прихватите зубную щетку.
Джеффри так и сделал, и вскоре его подвели к колесам паровозного тендера. Бенуа оказался коренастым краснолицым мужчиной с выглядывающим из-под комбинезона шейным платком в горошек; к полученному заданию он относился как к изящной, хоть и масштабной, шутке – не то над врагом, не то над самим Джеффри. Под баком для воды обнаружилось свободное пространство, достаточно большое, чтобы вместить лежащего человека; от наружного мира его закрывали деревянные щиты. Бенуа вручил Джеффри несколько досок, тот постелил их на раму, так что место, не имевшее иного явного назначения, превратилось в гроб-купе на одного пассажира.
– Dormez bien[9]! – ухмыльнулся Бенуа, и Джеффри уже не в первый раз задумался, так ли уж серьезно относятся французы к своему катастрофическому поражению и оккупации. Сквозь щели меж досками он различал рельсы и стрелки: те медленно пришли в движение, когда паровоз начал, пятясь, толкать состав; он переполз с запасного пути на главный, где рев репродукторов напомнил Джеффри о поездках в Лимож, к родным матери; затем раздался свисток начальника вокзала, шипение пара – машинист потянул рычаги на себя, поезд дернулся вперед, так что Джеффри стукнулся головой о раму шасси; еще одно, не столь резкое содрогание, к которому он успел подготовиться получше; другое, третье, и, наконец, поезд набрал скорость, и деревянные шпалы плавно заскользили под Джеффри.
Вот это дело, сказал он себе; какое-никакое, а приключение. Но почему-то азарт отсутствовал. Некоторое время он, глядя на днище водяного бака всего в нескольких дюймах, чувствовал себя запертым в страшном замкнутом пространстве; потом, обнаружив, что правая нога начинает затекать, повернулся на бок; впрочем, большую часть пути, около часа с лишним, Джеффри владело лишь ощущение нереальности – точно все происходило не с ним, а с кем-то еще.
Поезд сделал четыре остановки на станциях, потом пятую – в чистом поле. Джеффри услышал, как его позвали. Вылез с помощью Бенуа из своей неглубокой могилы, постоял в темноте у путей. Они находились в зоне оккупации, но вдали от немецких и французских полицейских; отсюда он мог ехать на паровозе вместе с улыбчивым Бенуа и его кочегаром. Паровоз снова набрал скорость, Джеффри посматривал на шкалы каких-то датчиков, измерителей давления и, вдыхая густой запах сосен, которыми поросла эта сельская местность, с трудом подавлял в себе нелепую ребяческую радость.
