Возможная жизнь - [6]

И, потому услышав в сентябре, что в Лондоне формируются иррегулярные войска, чтобы изматывать немецких оккупантов в Европе, Джеффри взял отпуск на двое суток и отправился предложить свои услуги на некую квартиру в Мэрилебоне, где его встретил крупнозубый джентльмен, назвавшийся мистером Грином. В Лондон Джеффри попал впервые с начала бомбежек и был поражен ущербом, нанесенным столице люфтваффе. Почти весь Вест-Энд точно вымер – заколоченный досками, съежившийся, потрясенный. На Пикадилли и улицах Сент-Джеймса во множестве объявились совершенно новые люди: исполненные сознания собственной значимости господа определенного возраста в мундирах служб ПВО и Вспомогательной пожарной; спешащие в офисы Уайтхолла молодые женщины в деловых костюмах и нейлоновых чулках; изнывающие от безделья мужчины в помятых рубашках и костюмах в черную и белую полоску.

– Ну-с, что поделывает ваша часть? – спросил мистер Грин, указывая Джеффри на стул. Несмотря на штатского «мистера», одет он был в форму пехотного майора.

– Ждет приказа к выступлению, сэр.

– Как и вся армия, – улыбнулся мистер Грин. – А вам, сколько я понимаю, на месте не сидится?

– Да. Пожалуй.

– Расскажите о себе.

Собеседования Джеффри проходил не один раз, это неотъемлемая часть молодости; а мистер Грин ему чем-то сразу понравился – своей живостью и равнодушием к условностям, о чем свидетельствовали слабо затянутый узел галстука и потертые туфли. Джеффри рассказал ему о «мушкетерах» и о бедном Пыхтеле Хилле.

Слушая его, мистер Грин ободряюще кивал.

– Секреты хранить умеете? – спросил он.

– Да. Думаю, что умею.

– Хорошо. У меня здесь была вчера девушка, от природы не способная лгать.

– Девушка?

– Да, мы, знаете ли, не только глотки перерезаем. Связь. Сбор информации. Мы уже навербовали с полдесятка женщин. Но не беспокойтесь, ваша спортивная удаль даром не пропадет. Боевики нам тоже нужны и в больших количествах. Врать умеете?

– Вообще-то я не считаю себя…

– Да, но в интересах безопасности страны?

– Тогда сумею.

– Хорошо. Тут сказано, вы филолог. На каких языках говорите?

– Бегло – на французском. Немного на немецком.

– Отлично. Я попрошу наших французских ребят погонять вас. Потом повидаетесь с мозгоправом.

– Зачем?

– Психологическая пригодность. В поле человеку бывает одиноко. Очень даже. Вас это не пугает?

– Нет, не думаю.

Одиночества Джеффри не испытывал никогда и что это такое представлял себе весьма смутно.

– Мы берем главным образом гражданских, – сказал мистер Грин, – но с командованием вашей бригады я все улажу. Договорюсь о вашем переводе. Вся эта затея – дело рук премьер-министра, так что с армейскими бюрократами у нас разговор короткий. Сами-то хотите?

– Очень, сэр.

– Ну и хорошо.

– А что случилось с девушкой, не умеющей лгать?

– Я ее принял. Пришлось. Два родных языка. Сейчас она в Портсмуте, осваивает искусство вранья.

– А, ну в Портсмуте больше заняться и нечем, – усмехнулся Джеффри. – Разве что от бомб уворачиваться.

Ночь он провел в служебной квартире своей тетки, неподалеку от Мраморной арки. Поужинав в клубе на Пэлл-Мэлл, он прошелся по затемненным улицам Мейфэйра. Большие отели походили на призрачные суда, беззвучно плывущие сквозь ночь; только время от времени откуда-то из-под земли доносилась веселая музыка. Один из самых знаменитых отелей перенес танцевальный зал в котельную, настлав паркетный пол в подвале между обернутыми теплоизоляцией трубами и разместив бар перед входом в прачечную. Посетители в смокингах и драгоценностях танцевали под джаз-банд, покуда в небе гудели немецкие бомбардировщики, направляясь в сторону доков; управляющий отелем не сомневался: пока есть джин, будут и танцы. Номера в верхних этажах сдавались за четверть обычной цены любому согласному на риск, что возвращающийся в Фатерлянд пилот сбросит ему на голову оставшиеся бомбы.

Утром Джеффри отправился на квартиру близ Уимпол-стрит, чтобы познакомиться с «французскими ребятами». Ими оказались англичанка, преподавательница брук-гринской школы, и ее муж-инженер, откликнувшийся на переданный 18 июня по Би-Би-Си призыв генерала де Голля к сопротивлению. Связавшись, как тот и просил, с генералом, инженер решил затем, что примет участие в боевых действиях раньше, если вступит в новые британские части.

Супруги сидели рядышком и расспрашивали Джеффри о его жизни. Он не знал, стоит ли, доходя до английского слова, произносить его по-французски или лучше сохранить верность английскому, чтобы подчеркнуть галльское звучание остальной фразы. «Je suis né près d’Andover»[3], – сообщил он, и получилось, что место его рождения – какой-то «Дандовер». О Пыхтеле Хилле вообще лучше бы не упоминать. Да и как будет по-французски «пыхтела»? «Souffleur»[4]? По смутным ощущениям Джеффри, у этого слова имелся какой-то малоприличный смысловой оттенок. Собственно, и Хилла, «Холма», стало быть, «Colline», следует избегать, решил он, однако осмелился под конец рассказа слегка подшутить над своим полком, «qui s’appelle les „Mousquetaires“, bien que nous soyons – heureusement – plus quetrois!»[5].

Ни один из супругов не улыбнулся. «Может, использование литературной метафоры выдает во мне иностранца? – подумал Джеффри. – Но обратит ли на это внимание французский крестьянин?» Между тем беседа приняла более спокойный оборот: его мать, Лимож, фарфоровая фабрика, капитуляция Франции, величие ее народа. Джеффри никогда не считал свое владение разговорным французским чем-то из ряда вон выходящим – во всяком случае, не больше, чем умение ездить на велосипеде или выбивать мяч за пределы поля; он просто впитал этот язык дома. Ни у кого из преподавателей к устной речи Джеффри претензий никогда не было, хотя ему часто пеняли за несданные вовремя сочинения. Тем не менее женщина казалась недовольной. Может, с произношением что-то не так? – гадал Джеффри. Не перенял ли он у матери, сам того не ведая, какой-нибудь французский эквивалент грубоватого корнуолльского выговора?