— Она ничего тут не испортила? — поинтересовался альбинос.
— Нет, — ответил Хауэлл, поправляя столик.
— Рили быстро запомнит, где что стоит. А где пианино?
— Вот, — указал Хауэлл.
Мужчина не двинулся с места.
Хауэлл внезапно сообразил, что он тоже слепой.
— О, извините! Оно прямо перед вами.
Хауэлл взял слепого под руку, провел по комнате и положил его ладонь на пианино.
Альбинос снял плащ, положил шляпу на верх пианино, сел и громко сыграл обеими руками гамму.
— Ого! Насколько мне кажется, я явился вовремя, не так ли?
Хауэлл рассмеялся.
— Верно. Проигрывающий механизм тоже не работает. Можно его как-нибудь исправить?
Настройщик открыл дверцу, за которой находился механизм, и покопался внутри.
— Посмотрите за инструментом, — попросил он.
Хауэлл заглянул за пианолу и увидел электрический провод. Он просунул руку в щель и подключил его. И в тот же миг призрак Джорджа Гершвина начал, дико фальшивя, наяривать «Оркестр, играй!» Альбинос выключил пианолу.
— Торопились починить, да? Спешка обойдется в двести долларов.
И он рассмеялся.
— Я все оставляю на ваше усмотрение, — сказал Хауэлл.
— Хорошо.
Хауэлл вышел на причал. Впервые за эти дни распогодилось. Деревья отяжелели от затяжного дождя. Когда проглядывало солнце, озеро вспыхивало яркой лазурью. Солнечные лучи согревали лицо Хауэлла. Постепенно, по мере того, как настройщик подтягивал струны, дребезжащие звуки, доносившиеся из окна, сменялись стройными, приятными. Прозвучал случайно взятый аккорд. Хауэлл почувствовал, что с улучшением погоды его настроение тоже улучшается. Казалось, его самого настраивали, точно пианино. Он уже много недель, а может, и месяцев, не чувствовал себя настолько хорошо.
Настраивая пианино, альбинос наигрывал небольшие отрывки — буквально несколько аккордов — мелодии, которую Хауэлл никак не мог уловить. Впрочем, его это и не занимало: он был слишком утомлен. Обрывки мелодии чередовались с другими наигрышами, аккордами и октавами. Через сорок пять минут Хауэлл, задремавший на солнышке, проснулся от стука укладываемых инструментов и щелчка саквояжного замка. Затем альбинос неожиданно взял несколько аккордов и запел высоким, чистым голосом:
Возьму тебя с собою, Кэтлин
За океан, большой и бурный;
Ты там забыла свое сердце,
Когда назвал своей невестой.
Со щек твоих ушли все розы,
Я видел, как они увяли;
Твой голос тих стал и печален,
И взор твой затемнили слезы.
Возьму тебя в тот край далекий,
Где сердце болью не пронзится.
Едва поля зазеленеют,
Тебя в твой дом я отвезу.
Когда песня кончилась, Хауэлл заметил, что по лицу его текут слезы: настолько он был растроган ее красотой и печалью.
— Пианино настроено, — сообщил альбинос.
Хауэлл поднялся со стула и пошел в гостиную. Собака по кличке Рили по-прежнему лежала на спине и тихо посапывала.
— Вы очень хорошо поете и играете, — сказал Хауэлл.
— О, Господь каждому дает свой талант. Мне достался музыкальный. Я играю на гитаре, аккордеоне, мандалине и немного на скрипке. Вам стоит сходить как-нибудь в субботу на танцы в общественный центр. Хотите опробовать инструмент?
Хауэлл сел за пианино и сыграл несколько тактов из «Роскошной жизни».
— Вы любите Дюка Эллингтона? — спросил он.
— О, конечно, — ответил альбинос. — Хотя это мелодия Билли Стрейхорна. Эллингтона и Стрейхорна порой бывает трудно различить. Иногда их мелодии очень перекликаются.
— Вы правы. Скажите, я вас вызывал, да? Видите ли, в последнее время меня подводит память…
Альбинос рассмеялся.
— О нет, не вызывали. Меня послала мама. Она сказала, что пианино вам необходимо.
Теперь Хауэлл понял, почему внешность альбиноса показалась ему знакомой.
— Это ваш брат привез дрова?
Альбинос кивнул.
— Это Брайан. Он немножко… — и покрутил пальцем у виска. — Но он добрый парень. Ему было приятно отвезти вам дрова.
— Он не взял плату. Я хотел…
— О нет, мама не позволит.
— Но тогда я хочу заплатить хотя бы за настройку. Вы же этим зарабатываете на жизнь, да?
— Да, этим и еще игрой на танцах. Ладно… Обычно я беру двадцать долларов.
Хауэлл вложил деньги в руку слепого.
— Извините, я не совсем понимаю, кто такая «мама».
— Моя мать, — альбинос протянул Хауэллу руку. — Я Дермот Келли.
Хауэлл обменялся с ним рукопожатием.
— Рад с вами познакомиться. Дермот. А я Джон Хауэлл. Но как ваша мама узнала про дрова и про пианино? Бо Скалли рассказал обо мне, да?
Дермот Келли взял саквояж и направился к двери. Похоже, провожатый был ему не нужен.
— Мама и Бо Скалли не особенно общаются, — сказал он. — Просто мама знает то, чего не знают другие. В последнее время она, правда, болеет, но иногда еще бывает «ого-го».
Хауэлл прошел с Дермотом к двери.
— Боюсь, я не очень вас понял, но я признателен ей за то, что она послала Брайана и вас. Поблагодарите ее от меня.
— А вы сами скажите ей спасибо, — ответил Дермот. — Она ведь все равно хочет с вами встретиться. Мама говорит, что она давно ждала вас.
По коже Хауэлла побежали мурашки.
— М-м… конечно, я забегу повидать ее, если она будет хорошо себя чувствовать… Вы же говорили, она болеет?
— Да, но когда вы придете, ей станет лучше. Мы живем на холме, вверх от перекрестка, — он показал направление. — Вы там увидите почтовый ящик. Заходите в любое время.
