Возмездие. Рождественский бал - [103]
И все же что-то настораживало Джуаншера в этом «ясном» деле. Отнюдь не поспешность судьи и низкий профессионализм следователя.
— Чувствую, уже увлекся, — вывел его из задумчивости Темур. — Так ушел в свои мысли, что даже не заметил моего появления.
Они пожали друг другу руки.
— Садись, Темур, — Джуаншер указал на стул. — Вот, ковыряюсь в этом деле. Пока ничего не обнаружил, но, признаться, вызывает подозрение целый ряд обстоятельств, — он закурил, помолчал, потом спросил: — А ты успел?
— Конечно. За два дня и не то можно узнать.
— Так не тяни! Говори!
— Отбыл срок наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима. Чувствовал себя там как рыба в воде.
— По полученным данным, он впервые привлекался к уголовной ответственности, — прервал Джуаншер.
— В колонии он находился на усиленном питании. Сейчас настроение более чем оптимистическое, живет на широкую ногу. Для меня загадка: кто снабжает его так щедро?
— Разумеется, тебе этого никто не скажет.
— Меня и другое тревожит. Что заставило того человека самого пойти в тюрьму?
— Трудно сказать. Может быть, доказывал кому-то преданность или таким образом скрыл другое, более тяжкое преступление. Нельзя исключать и материальную выгоду. А если ни одно из моих предположений не подтверждается, значит, он попросту идиот или ненормальный.
— Надо проверить все эти версии.
— Если убедимся, что он взвалил на себя чужую вину.
В письме сообщалось, что преступление совершил Бибилури, а прокурор, начальник милиции и их приспешники его покрыли. Дарчо и Эдишер были посредниками между Бибилури и «добровольным обвиняемым».
Инспектор выяснил, что Дарчо и Эдишер скончались в один день при весьма странных обстоятельствах. Вызывало подозрение и то, что скоропостижная смерть обоих наступила вскоре после допроса Эдишера.
— С Эдишером сперва беседовал журналист, потом допросил его я. Он заметно волновался, и было видно, что вот-вот расколется. Не могу понять, откуда узнали Бено и Дарчо, что Эдишер был у нас? — недоумевал Джуаншер.
— Наверняка сам он все и разболтал. Я уверен, от нас он пошел к Бибилури.
— Мы гадаем, а вопрос требует ясности.
— Для этого нам, вероятно, понадобится и сам Бибилури.
— Еще бы! — воскликнул Джуаншер. — На его счету много всего. Вот был у меня вчера один журналист, Отар Чхиквадзе. Представь, под сокращение штатов попал. А ведь талантлив, умен. Почему сократили? Вышел на след Бибилури и его компании. Те его и убрали: руки длинные, до всего дотянутся. Но сперва предложили другое место, с повышением, а он отказался. А ты думал, пришел, поставил перед сомнительным фактом — и надевай наручники? Таких голыми руками не возьмешь!
В конце дня в кабинете Баделидзе зазвонил телефон.
— Слушаю!
— Вас просит шеф.
Манучар узнал голос помощника начальника.
Он причесался, поправил галстук и легкой походкой вышел из кабинета.
— Подготовили вопрос?
— Да, подготовил.
— Кандидатура?
— После согласования с вами не изменилась.
— Хорошо, хорошо, — как бы про себя проговорил начальник, вставая с кресла. Он заложил руки за спину и стал ходить по кабинету взад и вперед. — Противоречивые мнения, — спокойно начал он, — одни хвалят, другие поносят. Но в конце концов мы остановились на директоре фабрики. Я думаю, лучшей кандидатуры не найти. Он человек оборотистый, в меру ловкий, энергичный… Именно то, что нам надо.
Баделидзе торжествовал.
— Моя находка, — самодовольно проговорил начальник. — На той неделе и утвердим.
Манучар был удовлетворен. Войдя к себе в кабинет, быстро набрал знакомый номер.
— Да, я, Баделидзе… С тебя магарыч!
— Неужто сбылось?! — По телу Варлама прошла радостная дрожь.
— Считай, что уже крещен.
— Ты не человек, ты — бог!
— Ну, хватит, это не телефонный разговор. Приходи ко мне домой, — холодно приказал Баделидзе.
Варлам был наверху блаженства, что не укрылось от сидевших в кабинете.
— Севастьянович, — услышал он хриплый голос старого мастера, — никак хорошие новости?
— Да у тебя нюх, как у ищейки, Рубен!
Рубен зарделся, довольный: шутка ли, сам директор похвалил.
— Севастьянович, неужели вы думаете, что кто-нибудь из нас позавидует вашему счастью? — обиженно проговорил главный инженер.
— По крайней мере ты ничего не теряешь, разве что поднимешься еще на одну ступеньку. — Варлам сказал это таким тоном, что собравшиеся поняли: директор готовится к большому прыжку.
У Чумалетели от радости даже слезы навернулись на глаза.
Касарели, так некстати оказавшийся сейчас в кабинете директора, не знал, куда деваться от конфуза. Накануне он не мог уснуть, содержимое пакета жгло ему руки. Он вконец потерял голову, вскочил, не дожидаясь рассвета, и кинулся на фабрику. Он надеялся раньше других увидеть директора и выложить ему все начистоту. Больше часа околачивался в приемной, пока секретарша не сообщила, что Варлам Севастьянович будет только к трем.
Касарели отправился в цех. Мысленно он готовил разоблачительную речь, которая убедит директора, что его главный инженер — жулик и махинатор, сколотил на фабрике преступную группу расхитителей. Эта группа пускает налево дефицитное сырье, фальсифицирует выполнение плана, стряпает искусственные ведомости.
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.