Возмездие. Рождественский бал - [102]
Между тем Юрия Касарели, который вышел в передовики, похвалили на общем собрании, выдвинули на городскую Доску почета за заслуги в руководстве производственным процессом. А Юрий обливался холодным потом от стыда и страха быть разоблаченным. Кто-кто, а уж он-то знал возможности и реальности своего цеха. И все равно колебался, надеясь на неведомое чудо, и не решался выступить с опровержением. Снова и снова подсчитывал производственную и реализованную продукцию, затраты сырья и материалов, количество сэкономленных метров, килограммов и киловатт-часов и многие другие составные выполнения государственного плана. Никаких сомнений: квартальное задание не могло быть выполненным. Тогда как же он попал в передовики?
В конце первой недели месяца нового квартала он снова пришел к главному инженеру и начистоту поделился своими сомнениями о том, что план и наполовину не выполнен.
— Ладно, Касарели, все разберется, главное, не мути воду. Ты человек молодой, лучше гуляй — веселись. И ни о чем не думай. Как там в песне: гуляй, пока гуляется, целуй, пока целуется! — Рябой Чумалетели игриво осклабился. — Мне бы сейчас твои годы! Ох и потешил бы я душеньку! Ни одной бы юбки не пропустил. Так что балуй, пока молод! А я распоряжусь, доверься мне… — Главный инженер взял Юрия под руку и, дружески подталкивая к выходу, продолжал: — Выкинь ты из головы разную дурь… Внакладе не останешься. Свои законные получишь.
Касарели почувствовал недоброе в словах Чумалетели. О каких законных может идти речь, если плановое задание выполнено всего на несколько десятков процентов?..
— Здесь что-то не так, — пробормотал Касарели. — Опозоримся — и только…
Чумалетели побагровел.
— Мое дело — предупредить, ваше — решать, какие меры принять.
— Так-то оно лучше… — Цвет лица Чумалетели постепенно обретал нормальный вид. — Я тебя понимаю. Парень ты неплохой, просто не освоил еще, что к чему. — Главный инженер повеселел и, довольный собой, добродушно подтолкнул молодого начальника цеха.
Касарели так и остался в недоумении. С какой стати ему лезть на стенку? Или ему больше всех надо? С главного инженера и главный спрос. Другие начальники цехов — а их на фабрике вон сколько — никто ведь не суется с разоблачениями. Значит, так положено. Рабочие тоже не возражают… А если Чумалетели нарочно делает вид, что ничего не происходит, чтобы потом ему, Юрию Касарели, подложить большую свинью?
Сомнения терзали новоиспеченного начальника цеха. Лучше подождать, решил Юрий. Разобраться, вникнуть в суть, а к весне, если ничего не изменится, обратиться к директору.
Приняв решение, Касарели успокоился и вызвал учетчицу. Она молча вошла и застыла в ожидании.
«А еще говорят, что женщины болтливы, — подумал Касарели, — да из этой слова не вытянешь…»
— Мила на месте?
— Да. Работала, но ее вызвали, и она ушла.
— Кто позволил?
— У меня кроме вас есть еще начальство.
Касарели кусал губу.
— А Лиза Замтарадзе где?
— Ее директор вызвал.
— Зачем?
— Откуда мне знать! Так всегда было…
— Скажите, вы опять нарушаете учет выработки?
— Сейчас все делаю по-вашему…
Но к концу месяца выяснилось, что ведомости проверить невозможно, они уже в бухгалтерии. Касарели и это проглотил.
Но неожиданно в кладовой он наткнулся на ворох неподписанных ведомостей, которые должны бы находиться в бухгалтерии. Сомнений не было: учетчица доверия не заслуживала.
Через несколько дней главный инженер снова вызвал Касарели.
— Ты ведешь себя так, словно ждешь второго пришествия, — Чумалетели источал благодушие. — Квартал мы закончили. С государственным заданием справились и премии министерской удостоились. Поскольку в наших достижениях есть и твоя доля, значит, ты заслужил награду. — Главный инженер взял из ящика стола заранее приготовленный пакет и протянул его Юрию. — Получай! Надеюсь, больше не будешь брюзжать? Как видишь, мы люди слова.
Касарели машинально взял пакет.
— Кстати, учетчицу лучше оставь в покое, это наш человек.
Касарели, даже не поблагодарив, вышел из кабинета. Не распечатывая пакета, положил его в карман и отправился домой. Юрий чувствовал, что его ждет какой-то неприятный сюрприз.
Джуаншер не ожидал, что письмо, которое принес Отар, будет таким интересным. Найдя старое дело об автодорожном происшествии и изучив его, он заподозрил неладное.
Факты были противоречивы, выводы не всегда логичны. Взять хотя бы то, что преступник, практически ускользнувший от разоблачения, неожиданно приходит с чистосердечным признанием. Положим, совесть замучила. Но почему тогда он не может указать место аварии? Забыл? Пожалуй, и такое бывает. Растерялся, разволновался, как объяснил позже. Но нет, неубедительно.
Инспектор не раз имел дело с парадоксами человеческой памяти. Случалось, несколько человек одновременно становились свидетелями какого-то происшествия. Через час они рассказывали о нем каждый по-своему и давали столь противоречивые показания, что казалось, — видели совершенно разные события.
А тут еще суд разобрал дело наспех, не вникая в детали… Хотя что вникать, когда и так все ясно: обвиняемый чистосердечно признался, что задавил девушку, что вел машину на большой скорости и не успел притормозить…
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.