Возмездие - [171]

…Савинков покинул квартиру Гакье в прескверном настроении. Казалось бы, результат свидания был для него успокоительным — французы от него не отказывались. Но он больно почувствовал другое — как он унизительно бесправен даже перед каким-то Гакье. В ушах у Савинкова еще звучит полное двусмысленности замечание Гакье, что он, Савинков, сам первый заговорил о трусости. Какая подлость!

Мысли о своем унизительном бесправии мучают его не впервые и последнее время все чаще и чаще. И каждый раз он утешает себя тем, что начинает придумывать, как он, уже будучи вождем новой России, разделается в своих мемуарах со всеми этими Гакье, однажды вообразившими, что они им командуют.

Но почему-то сейчас эта мысль о будущей мести нисколько не утешила, даже, наоборот, ему стало стыдно от этой наивной игры с самим собой. Да, сейчас он уже не мог играть в будущее России — слишком реальным становилось оно, и это все меняло. Его теперь не так уж сильно встревожила неудача в Лондоне, он думал, что это даже к лучшему: чем меньше у него будет там, в России, обязательств перед кем бы то ни было, тем лучше. А те же англичане еще придут к нему там, в России, и будут просить как милости благоприятствовать им на русском рынке. Он знает, что так будет.

«Ничего, ничего, терпеть осталось совсем немного, — думает он. — Если в отношении „ЛД“ все подтвердится и мне удастся установить с ней деловой контакт, то все, все переменится, и не только какой-то Гакье, сам черт не будет мне страшен…» — и вдруг Савинков как вкопанный остановился посреди пестрой летней сутолоки уличной толпы.

Поразившая его сейчас мысль была необыкновенно проста и убедительна: в самом деле, почему он в отношении «ЛД» все время говорит «если», «если», «если»? Почему он сомневается в том, что уже давно стало вполне ощутимой реальностью? Разве не с помощью «ЛД» добывается тот разведывательный материал, о котором сегодня с такой похвалой отзывался Гакье? Значит, уже есть контакт с «ЛД»! Что же заставляет его говорить «если» и думать, что «ЛД» — мыльный пузырь?

И вдруг он с острой тоской подумал, что совершил страшную ошибку, послав в Москву одного Павловского. Вместе с ним надо было ехать и ему. Можно было придумать шахматную систему конспирации, при которой он стал бы недоступен для Чека, но зато сейчас он был бы там, где решается судьба и всей его борьбы и его самого.

Письма Павловского оттуда наполнены счастьем подлинной борьбы. Кто-кто, а Павловский не оставил бы без внимания даже тень опасности. И его надо очень сильно встряхнуть, чтобы он оказался способным написать такую лирику — он чувствует себя вырвавшимся из гнилого болота на бурный простор океана… А он, Савинков, продолжает барахтаться в этом болоте, и в нем вырабатывается характер и философия трусливого ужа из горьковской «Песни о Соколе». В это время там, в России, Павловский и другие его люди, которым до масштаба России как до неба, заняты настоящей борьбой, и конечно же ведут ее не лучшим образом…

Савинков может размышлять так сколько угодно, но он понимает, что из плена этих тяжких размышлений он может вырваться только одним путем: ехать в Россию. Сейчас же? Нет! Он все-таки подождет приезда Павловского и затем вместе с ним отправится в Москву. Осторожность в подобных делах — почти храбрость.

Сделав огромный крюк по городу, Савинков приближался к своему дому, когда его окликнул кто-то из стоявшей у тротуара длинной черной машины. Он оглянулся и увидел как всегда нагловато улыбавшегося мистера Эванса. С того дня, когда их в «Трокадеро» познакомил Рейли, Савинков виделся с Эвансом несколько раз и успел убедиться, что этот наглый карлик из Америки совсем не глуп, а главное, располагает очень широкими полномочиями.

Последний раз они виделись, когда Савинков передал ему свой обзор внутреннего положения Советской России. Почти три месяца работал он над этим обзором, проводя целые дни в Публичной библиотеке, где делал выписки из советских газет. В трехстах страницах обзора эти выписки заняли добрую половину места. Впрочем, Савинков не утруждал себя указанием источников, откуда им взяты факты.

— Залезайте ко мне, — весело предложил Эванс, широко открывая дверцу. — Извините, ради бога, что я не обставил нашу встречу декорациями в виде ресторанных пальм и канделябров, но у нас, американцев, красота деловой встречи определяется суммой сделки. Хе-хе-хе! — Он тронул шофера за плечо, быстро поднял стекло, отделявшее от них шофера, и машина тотчас тронулась.

— Ваш обзор изучен в Вашингтоне. В нем абсолютно достоверна только ваша ненависть к большевикам… — сразу начал он, повернувшись к Савинкову и став вдруг очень серьезным. — Выдержки из советских газет уже менее достоверны — все газеты врут напропалую, газеты большевиков не исключение. Несомненным положительным качеством обзора является стиль, каким он написан. Мы дали прочесть обзор известному вам мистеру Керенскому. Не говоря, конечно, кто автор. Но он почти сразу сказал: «Это пишет Савинков!» И наотрез отказался читать дальше. Мягко говоря, он вас не любит. Чем вы ему так насолили? — Эванс не ждал ответа и продолжал: — Признано, что обзор не стоит тех денег, что мы вам дали.