Возлюбленная кюре - [71]

– И где сейчас эти дамы? – спросил следователь.

– В Ла-Брус, в доме старика нотариуса, это друг господина де Салиньяка. Им пришлось поволноваться, бедняжкам! Они позвали нашего кузнеца Антуана, чтобы он выломал замок на входной двери, и все вместе вошли в дом. А там…

Рыдания мешали ей говорить. Мэр Фуше, который уже был осведомлен о случившемся, продолжил вместо Сюзанны:

– Дамы и Антуан поднялись на второй этаж, в хозяйскую спальню, а там – густой дым и ужасный запах горящего угля! И на кровати восьмилетний сын де Салиньяков! Мальчик почти задохнулся. Отец с матерью заперлись в туалетной комнате, но дверь легко поддалась, благо кузнец догадался прихватить с собой ломик. Судя по рассказам, на них было больно смотреть. Доктор с женой лежали на матрасе и уже тоже начали задыхаться.

Следователь покачал головой и с задумчивым видом произнес:

– Счастье, что подруги мадам де Салиньяк приехали вовремя, и попросила их об этом она сама… Не похоже, чтобы это была случайность. Можете показать мне это письмо, мсье Фуше? Ведь вас, надо полагать, уведомили об этой драме первым.

– Тут нет ничего странного, я же мэр! – с достоинством ответил Арно Фуше. – Письмо, о котором вы говорите, потерялось. Дамы так и не смогли вспомнить, куда его подевали. Паника, ажитация – это вполне понятно… Но на комоде в спальне я нашел два письма, написанных Коленом де Салиньяком. Одно адресовано сестре, другое – родителям.

Следователь отошел в сторону, чтобы внимательно прочесть оба послания.

Дорогая сестра!

Вы наверняка помните, как в прошлом письме я упоминал, что мне понадобятся силы, если Господу будет угодно ниспослать мне еще более ужасные испытания, чем те, что мне до сих пор доводилось переживать. Увы, эти несчастливые времена настали, но сил моих не хватает.

Мы невиновны, в чем и клянемся спасением своих душ, хотя наш поступок, несомненно, поставит его под угрозу. Но в сложившихся обстоятельствах я не вижу иного способа уберечь свою семью от нападок черни, которая с улюлюканьем отправит нас на каторгу или на эшафот.

Добровольный уход из жизни представляется мне наилучшим решением. Надеюсь, смерть избавит меня и моих близких от необходимости пребывать в этом отвратительном мире, где клевета настолько всевластна, что ни один честный человек не может тешить себя надеждой, что не повторит нашей судьбы.

Я умираю с уверенностью, что моя жена верна мне и ни в чем не повинна, из этой уверенности черпаю свою решимость. Единственное, о чем я сожалею, – это о необходимости принести вместе с нами в жертву ребенка, которым мы оба так дорожим. Однако смею вас заверить, что, несмотря на юность, у Жерома хватило твердости характера принять то, что мы считаем неотвратимым.

Силы оставляют меня. Слов не хватает, чтобы выразить, как я вас всех люблю. Прошу, дорогая сестра, молитесь за меня.

Я желаю, чтобы из того немногого, что мы оставляем после себя, ежегодно выделялась небольшая сумма для проведения мессы за упокой наших душ. Да будут Небеса к вам более благосклонны!

Прощайте навсегда!

Колен де Салиньяк

Второе письмо предназначалось родителям доктора.

Дорогие родители!

Я считаю, что смерть предпочтительнее позора, и раз уж последнее неизбежно, то предпочитаю смерть. Мне очень жаль покидать вас в старости, но поведение судейских чиновников не оставляет сомнений, что мою жену признали виновной без малейших на то оснований, а раз так, я считаю нужным со всем этим покончить.

Все свое имущество я завещаю племяннику. Считайте это последней волей умирающего и отнеситесь к ней с уважением. Долгов ни перед кем я не имею. С тяжелым сердцем я принимаю это решение, ведь оно касается и моего несчастного сына. Надеюсь, Господь нас простит.

Мы невиновны и можем поклясться в этом в момент, когда готовимся предстать перед Господом Богом, который все видит и, надеюсь, смилостивится над нами.

Я желаю, чтобы нас похоронили в одной могиле: меня и мою супругу рядом, а гроб нашего сына – поверх наших гробов. Несчастный Жером! Мое сердце обливается кровью, когда я думаю о том, какую участь ему уготовил.

Но бесчестье преследовало бы его повсюду. По крайней мере, от этого мы его избавим, и бедному мальчику не придется ни за кого краснеть.

Да простит нас Господь, и вы тоже простите! Удар судьбы был слишком жесток, и, даже не зная за собой никакой вины, мы не нашли в себе мужества бороться. Недоброжелатели, подтолкнувшие нас к этому шагу, конечно же, возрадуются и во всеуслышание объявят нас преступниками. Но пускай говорят, что хотят, мы об этом уже не узнаем.

Целую вас крепко и еще раз заверяю, что это решение стоило мне огромных душевных мук.

Колен де Салиньяк

Следователь свернул оба письма и сунул в папку с документами. Вид у него был озадаченный. Он окинул взглядом фасад большого дома де Салиньяков, потом с минуту не сводил задумчивых глаз с кукольного личика Сюзанны. Внезапно он встрепенулся, и лицо его просветлело. Наконец-то все встало на свои места! Он взял мэра за локоть и отвел в сторонку, чтобы поделиться своими умозаключениями.

– Доктор де Салиньяк совершил грубую ошибку, господин Фуше. Зачем человеку, которого никто и не думал подозревать, накладывать на себя руки, провозглашая, что это единственный способ избежать позора? И его дражайшую супругу, хоть на ее счет и имеются некие подозрения, за решетку мы пока не отправили. Любой на месте доктора, если бы был абсолютно уверен в невиновности жены и считал, что следствие пошло ложным путем, предпочел бы сражаться и отстаивать свою позицию. А наложить на себя руки всей семьей – это, знаете ли, очень похоже на признание вины. Колен де Салиньяк заранее знал, что его партия проиграна, и предпочел бегство. – Однако на смену радости открытия очень быстро пришел гнев. – И он решил пожертвовать сыном, которому всего восемь! – вскричал следователь так громко, что мэр вздрогнул. – И заявляет при этом, что мальчик согласился умереть! Каким нужно быть отцом, чтобы предложить такое своему сыну?!