Возлюби ближнего! - [53]

Ничего похожего до сих пор с Кореньевым не происходило. Он привык жить налегке, без размышлений о судьбе близких, не думая об ответственности за свои поступки.

И все-таки, как это ни удивительно, к вечеру того самого дня, когда увели Регину и в Дымск прибыла его жена, Кореньева впервые за много лет стали преследовать страшные предчувствия.

Кореньев сидел на скамеечке, установленной для купающихся, и глядел, как пузырящиеся волны с шумом выбрасывают вещественные доказательства недавних туристских набегов.

В такую непогоду даже местные «моржи» не кажут сюда своего носа. Не видно и постового милиционера, обычно патрулирующего этот участок города.

Временами Кореньеву казалось, что кто-то выглядывает из воды и молча зовет к себе… Потом он стал совершенно четко различать в этом пловце черты своего собственного лица… Ну да, это он сам и есть…

— Пора нах хауз, — скомандовал самому себе Кореньев, понимая, что опьянение достигло критической черты и дальнейшее пребывание здесь может кончиться плохо. А тут еще откуда-то возник милиционер; он ежился от холодного, резкого ветра, вытирая лицо от долетавших брызг. Увидя Кореньева, милиционер узнал его, кивнул головой.

— А жена ваша бывшая и вправду к прокурору ходила, — сообщил милиционер. — Только нет его, прокурора… в центр уехал.

Милиционер поднял воротник плаща, плотнее надвинул фуражку и с тревогой в голосе сказал:

— Шли бы вы отсюда. Того и гляди дождик еще пойдет… Похоже, что какой-нибудь циклон с антициклоном столкнулся. Тарабарка — река ехидная… Говорят, пять лет тому назад вот так тоже поначалу еще туда-сюда, терпимо было… а потом как затопила!

— Бывает, — ответил Кореньев и, помахав рукой милиционеру, пропел слова услышанной однажды от Курлыкина песенки:

Спасибо за внимание,

До скорого свидания,

Зачем нас только мама родила…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Пророчества милиционера оправдались.

Как бы в насмешку над только что прочтенным по радио прогнозом, который обещал сильное повышение температуры, безветрие и прекращение осадков, в город Дымск ворвался не предусмотренный никакими приборами циклон.

Небо затянуло безразмерным куполом грязно-серого облака, и обычно спокойные воды Тарабарки сплошь покрылись кипящей пеной.

Направляясь к третьей скамейке, где он обещал дождаться Гарри, Кореньев, стараясь удержаться на ногах, обхватил фонарный столб.

— Ишь как тебя качает! — услышал Кореньев каркающий голос Курлыкина.

— А я ничего, — ответил Кореньев. — Я стою твердо… Я не качаюсь… Это ветер меня, как ветку, клонит… Помнишь такую песню?

— Ладно, ладно… Садись… А то и верно сверзишься и сломаешь голову раньше срока…

Гарри схватил Кореньева за хлястик дубленки и усадил своего захмелевшего дружка на скамейку.

— Прижмись… Крепче… Вот так… Да куда ты опять ползешь… Эдак и в воду угодить нетрудно.

— Ну и угодил бы, — с пьяным гонором ответил Кореньев. — Все равно один конец… днем раньше — днем позже…

Гарри, видимо, уже начала надоедать пьяная откровенность, и он громко сказал:

— Ближе к делу! Снимай дубленку и примеряй куртку!

Гарри достал из капронового мешка пакет, развязал веревку и, отряхнув бывшую в длительном употреблении куртку, протянул ее Кореньеву. Тот в свою очередь довольно ловко скинул максидубленку и с трудом напялил расхваленное Курлыкиным синтетическое одеяние с крупными заплатами на самом видном месте.

Кореньев укоризненно покачал головой и сказал куда-то в пространство:

— Хламида — люкс! Судя по ярлычку, лет десять назад считалась первосортным изделием со знаком качества.

— Тебе она даже к лицу! — крепко прижимая к груди дубленку, восхищенно воскликнул Гарри. — Ты в ней даже моложе выглядишь…

Кореньев сплюнул.

— А мне теперь все равно… В Китае не говорят — умер, а говорят — прекратил свой возраст. Так что, дорогой предприниматель, моложе я или старше, сейчас уже значения не имеет. Так сколько приплаты?

Курлыкин достал деньги, отсчитал пять трешек.

— Пятнадцать рубликов и плюс вот эта жидкость. Он извлек из портфеля бутылку рислинга с причудливой заграничной этикеткой.

— Согласен, — с полным безразличием сказал Кореньев. — Рислинг оставь себе на обед — цыпленка табака запивать. А мне по случаю душевного волнения что-нибудь более существенное требуется.

— От этого и я не откажусь, — обрадовался Курлыкин, увидев в руках Кореньева нераспечатанные пол-литра «московской».

Кореньев налил Гарри не больше полутораста граммов.

— Жмот-то ты, а не я, выходит, — упрекнул Гарри, не без зависти наблюдая, как жадно высасывает Кореньев прямо из горлышка драгоценный напиток.

— Смотри не перебирай! — предупредил Гарри. — Я тебя к себе на ночевку не потащу.. И провожать не буду — при моей болезненной комплекции такую жердину мне не дотащить!

Все больше пьянея, Кореньев закричал:

— А меня тащить никуда не надо! Мне и здесь хорошо… Я тут хочу остаться… Навсегда. На веки вечные.

Гарри безнадежно махнул рукой:

— В воду свалишься! Вон как Тарабарка разбушевалась.

— А меня уговаривать не надо, — упрямо твердил Кореньев. — Как решил — так и будет!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Гарри туго свернул дубленку, обернул упругий ком в несколько газетных листов и, обвязав веревкой, встал со скамьи. Он хорошо знал буйно-скандальный нрав Кореньева.