Вожделенное отечество - [10]
И завёл своё: о Божьей Матери Владимирской, о Пирогощей, о Спасе Ярое Око.
И глядел из угла, не мигая, угрюмый мужицкий Бог.
Надо честно прожить этот период и дойти до конца пропасти.
— Вот ты, Серёжа, хорошую вещь написал... — Клюев пальцы распростёр, припоминая: — "Чёрный человек, чёрный человек..."
— "Чёрный-чёрный — на кровать ко мне садится", — угрюмо промычал Есенин, подпаливая папиросу.
— "Чёрный человек спать не даёт мне всю ночь", — продолжал Клюев. — Великая вещь, — сказал он без всякого восторга, а скорее с хозяйственным оглядом. — Всемирного будет прославления вещь. Вот только я чего, Серёжа, думаю: ну, как её в Африке пожелают перевесть? Что будет? Ведь для них чёрный человек — не страшен: они сами чёрные. — (Клюев истово перекрестился: "Прости, Господи, душу мою грешную, ежели чего не так сказал. Помилуй грешного аза. Аминь.") — Как тогда?
— А ведь и вправду... — Есенин занедоумевал.
— Может, подходяще будет: "Белый человек"? — поинтересовался Клюев.
— Точно! — Есенин обрушил кулак с тяжёлым перстнем на стол. (Чашки вздрогнули. Половой покосился на столик с загулявшими поэтами.) — Точно: "Белый человек"! Так и надо переводить.
— И актуальность момента появится, — поощрил Клюев. — Как там у тебя в конце? "Я взбешён, разъярён..."
— "И летит моя трость... "
— "Прямо к морде его..."
— В переносицу !
— Представляешь, что скажут негры Африки? Правильно, скажут, режет товарищ Есенин: надо бить этих колонизаторов!
Дожить до смерти. Я не знаю ни одного человека, которому бы это не удалось.
Утром Клюев, надев на шею дарёные сапоги, пешком ушёл в Олонетчину.
Что-то хрустело под ногами. И невозможно было понять, лёд это или битое стекло.
НАВАЖДЕНИЕ
И был один образ, при воспоминании о котором у Кати леденело сердце.
Высокий мужчина в сатиновой рубахе, плисовых штанах и красных сапогах появился в дверях.
Это был Григорий Распутин.
С СОБАКОЙ ПОД ДОЖДЕМ
Всю неделю, не переставая, лил дождь.
Вот уже третье утро подряд Маяковский гулял с собакой под дождём.
Собаку оставили друзья, а сами уехали в Париж на целый месяц.
Это была добрая, тихая сука — ирландский сеттер.
Она будила его на рассвете, тычась в лицо холодным носом.
Поэт послушно вставал, отбрасывая одеяло, подходил к окну.
Дождь стучался в тёмное стекло безутешной жертвою погрома.
Владимир Владимирович одевался в полумраке, натягивал боты и прорезиненный плащ, брал в руку палку и ("Найда, фьюить!") выходил на улицу.
Словно снова обрушил на землю потоп разгневанный большевиками Бог. Разверзлись хляби небесные. (Ах, хлеба бы нам, хлеба...) Бронзовые крендели свисали над Мясницкой фаллическими знаками. Светили газовые фонари.
Поэт любил этот предутренний час, когда пробуждаются трамваи, а по булыжным мостовым лениво цокают копыта да вскрикивают сонные извозчики.
Маяковский был певцом катастроф и бурь. Ему нравилась война, пафос разрушения.
Он обладал своеобразной куриной слепотой: для него не существовало определённых явлений — таких, как старость, смерть, погода, вообще природный мир.
И есть вещи или явления, к которым реэмигрант должен привыкнуть, и к которым привыкать невыносимо трудно: например, тошнотворный запах немытых тел, грязи и блевотины в местах скопления людей.
Вдруг остро вспомнился Монмартр, марсианские параболы Sacre-Coeur. Когда-то там, на алой мостовой, лежали, умирая, коммунары, и дамы зонтиками прикалывали их. Потом французы ужаснулись и построили на этом месте храм — параболы марсианских куполов...
Пробираясь с собакой Кривоколенным переулком к Чистым прудам, Маяковский размышлял о том, какой памятник воздвигнут ему — поэту революции — победившие пролетарии ,в коммунистической федерации земли.
Скорей всего — летающий фрегат, чьи обтекаемые очертанья предугадала распластанная в небе Sacre-Соеur.
Но вообще-то Владимир надеялся, что коммунисты будущего его воскресят. ..
Поэта мучил насморк. Он сморкался в большой батистовый платок, закуривал, притулись в подворотне, и, перехватив цепочку собачьего поводка, двигался дальше.
С лёгкой горечью припомнились чужие строки:
У Маяковского был своеобразный комплекс неполноценности:
Почему-то подумалось: "Я пригодился бы парижской ЧК — хорошо знаю город".
В первом, поспешном издании поэмы "Ленин" он обнаружил две досадные ошибки: "отобрали... и раем разделили селеньице" (А у него было — "разделали") и "к векам коммуны сияющий генерал" (вместо перевал ).
Наборщик в простоте спутал буквы — переврал.
К тому же ведь и вправду — отбирали и делили...
И генерал сияющий уже маячил невдалеке — на перевале к тридцатым — красивый уголовник в жёстком воротничке и мягких крадущихся сапогах.
АГИТАТОР
Крутилась пластинка. Сквозь скрип и скрежет патефона доносился неторопливый уверенный голос с раскатистыми горскими интонациями:
— Я не собирался выступать, но вот товарищ Хрущёв очень просит меня об этом. Ну, что я могу, сказать, товарищи? Есть такие депутаты: ни Богу свечка, ни черту кочерга; ни в городе Иван, ни в селе Селифан. Что ж, товарищи? Голосуйте за Сталина. Товарищ Сталин вас нэ подведёт.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.