Воздушный казак Вердена - [17]

Похороны Льва Макаровича вылились в Петербурге в народную демонстрацию любви и скорби. На всенародные пожертвования на его могиле был воздвигнут памятник в виде восьмиметровой колонны из красного гранита по конкурсному проекту академика архитектора Н. Фомина. Ныне одна из площадей на месте бывшего Комендантского аэродрома в Ленинграде носит имя Льва Мациевича, само место гибели отмечено мемориальной плитой.

Летчику особенно горестно описывать катастрофы, невольно вспоминаются старые товарищи, погибшие у тебя на глазах, скорбно застывшие пропеллеры на их ранних могилах…

* * *

Чтобы начать работу над этой книгой, материалы для которой кропотливо собирал двадцать лет, я уехал в подмосковный поселок Переделкино.

Узкие, затемненные старыми елями улицы-аллеи схожи своими названиями — все носят имена писателей-классиков. И живут в этом поселке тоже писатели. Давно, еще с довоенных времен. В желтой неброской даче по улице Серафимовича мемориальная квартира Корнея Ивановича Чуковского. Рядом веселый зеленый домик, библиотека, подаренная им поселковой детворе. И похоронен Корней Иванович здесь, на небольшом сельском кладбище. Неподалеку могила Бориса Пастернака.

Именем жившего здесь Константина Александровича Федина назван Дом творчества, куда приезжают поработать литераторы. Разные, необязательно знаменитые. Каждый получает отдельную комнату и очень важное право — переставить, как ему привычнее, мебель. Только трудись! И я первым делом затеял перестановку. Мой предшественник почему-то поставил письменный стол лицом к стене, а за окном уже распускаются почки на деревьях, горят на солнце медные стволы сосен, окруженных нестройным хороводом берез, весело щебечут птахи. Значит, стол к окну… Кровать тоже, шкаф к двери… Тумбочку к постели, на нее походную кожаную рамочку с фотографиями дочери и моих парней-близнецов, транзистор…

А папки с материалами, книги?.. Они заняли несколько полок в шкафу. Еще конверты с фотографиями давнишних русских, французских летчиков, рисунками и снимками старинных самолетов, путевые блокноты, карты со схемами боевых операций первой мировой войны…

Стрекот машинок, доносящийся из-за дверей, напоминает о главном — пора за работу. Ухожу в лес, чтобы в одиночестве и тишине думать все о том же, как начать, решить для себя черновую «конструкцию» книги. Перебираю уже сотый вариант. Но и через неделю я все в том же положении. Драгоценное время одиночества тает, настроение портится, незадавшиеся страницы летят и летят в корзину…

Наконец что-то заладилось, пишу. Увлекся историей рождения авиации, которая должна быть интересна читателю, поможет ему понять время, в которое росли, формировались, становились летчиками герои этой книги.

Вечером, на прогулке, разговорились с писателем Александром Кривицким, автором книг об отваге, таланте и чести людей на войне.

— Как работается? — спрашивает Кривицкий.

И я рассказываю ему о Мациевиче, его трагической гибели. Пусть еще один человек узнает это имя. Кривицкий внимательно слушает, потом останавливается и неожиданно предлагает:

— Хотите, я вам прочту стихи?

Я удивился, какие стихи? Выходит, мой рассказ не произвел на собеседника никакого впечатления. Досадно… Но молчу, понятно.

— Послушайте, — повторил Кривицкий и начал нараспев: — В Петербурге, в день Всероссийского праздника авиации, во время полета на рекорд высоты, аппарат отважного летчика капитана Мациевича вдруг накренился, как раненая птица, и летчик, потеряв равновесие, упал с высоты… Холодные объятия земли приняли труп героя, погибшего во славу нашего дорогого отечества, во славу русского воздушного флота. Да будет ему земля так легка, как была легка поднебесная высь…

Как ястреб, как орел, парил он смело, бесстрашно рассекал он облаков туман, и за воздушный флот, и за святое дело погиб теперь отважный капитан. Его уж нет, какой конец печальный. Его решила злой судьбы рука. И не парить ему под облаками, а спать в земле сырой. Прости, герой. Прощай, герой… Я молчал. Все это было так неожиданно… Молчал и Кривицкий, загадочно улыбаясь.

— Что это, откуда?

— Вы удивитесь, тринадцатилетним мальчишкой я слышал эту мелодекламацию в любительском концерте. Курск, дворянский сад на углу Московской и Херсонской улиц, открытая эстрада, женщина в черном, рояль… Даже музыку помню — серенада «У окна» композитора Ланге.

— Но как вы запомнили стихи?

— А я и не знал, что запомнил. Вы начали рассказывать, а я все это размотал в своей памяти, как клейкую ленту, миллиметр за миллиметром…

Значит, помнили люди, сложившие эти безыскусные строки, имя погибшего летчика, чтили его. И кто бы мог подумать, что почти через семьдесят лет после трагедии Мациевича прозвучат стихи, услышанные так безмерно давно!..

С горестными потерями, бесчисленными поломками аэропланов молодая русская авиация набирала силу. Правда, не хватало средств, правительство было не очень щедро на ассигнования. Здесь я должен исправить допущенное в первом издании книги некое умаление роли русской общественности в сборе добровольных пожертвований на воздушный флот. Меня поправил в довольно сердитом письме, полученном из Америки, историк, летчик — выходец из России Валерий Милованович Томич, за что приношу ему искреннюю благодарность.