Года за три-четыре до описываемых событий, Анно успешно окончил ГИТ, городской институт торговли, и был принят на работу продавцом в один из антикварных магазинов, в тот самый, в котором когда-то проходил свою первую практику. Работа эта, так же как и учеба в ГИТе, мягко говоря, не слишком его удовлетворяла, не отвечала стремлениям его души. Но так уж случилось, что его мечте — стать капитаном дальнего плавания — не суждено было осуществиться. Законы в Городе были очень строги, и, попав в ГИТ, он уже не мог бросить учебу в нем. Точней, мог бы, но дальнейшую его судьбу такой поступок существенно бы подпортил. Поэтому, внешне смирившись — собственно, не лес ведь валил, — в душе он навсегда сохранил тягу к морским просторам и приключениям, а также надежду на то, что рано или поздно мечте его суждено сбыться. В нем это было заложено с детства — влечение ко всему необычному и таинственному. Все это — и томление души, и способность во всем видеть необычное и прекрасное, и уверенность в лучшем будущем помогли ему пережить душевный кризис, когда вся дальнейшая жизнь казалась навсегда погребенной на пыльных полках антикварной лавки. Что скрывать, в конце концов, он полюбил свою работу.
Он вдруг понял, до чего это интересно, разглядывая старинные вещи, угадывать, какой жизнью они жили когда-то, кому служили, кому принадлежали, узнавать, какой мастер вложил в них столько кропотливого труда, а то и частичку души. Отпечаток тайны лежал на всем, к чему обращался его взор, а богатое воображение заставляло оживать невероятно хрупкие фигурки людей и зверей из бронзы, дерева или фарфора.
Однажды ему в руки попался кусок пластилина, и он от нечего делать вылепил из него голову директора магазина. Получилось на удивление похоже. Анно даже не подозревал в себе таких способностей, и с недоверчивым восторгом смотрел на творение своих рук, мол, как это меня угораздило? С тех пор все свое свободное время он занимался тем, что лепил из глины всех, кого знал и помнил. Позже он попробовал рисовать, и в этом виде творчества тоже преуспел. Прикосновение к искусству дало ему то, чего так недоставало в жизни, поманило и увлекло за собой, и он ушел в постижение тайн ремесла с головой. Словно чистый живой поток ворвался в тихую заводь его жизни, прогнал сон и уныние, раскрыл неведомые до того горизонты, наполнил ее до краев радостью и светом. Анно понял: то, что было раньше, являлось лишь видимостью жизни, настоящая, она началась лишь теперь. Он жил, он работал, видел плоды трудов своих и был всем доволен вполне.
Лишь одно угнетало его — одиночество.
Одиночество… Не многим суждено испытать на себе в полной мере его космическую пустоту и холод. О, Анно отлично знал, что это такое. Не раз в состоянии близком к отчаянью он убегал из своей тихой, уютной и страшно пустой квартиры, в которой никогда не звучал другой голос, кроме его собственного. Словно в омут, он бросался в толпу людей, заполонявшую улицы и площади города, пытаясь утопить в ней свое отчаяние. И это отчасти ему удавалось. Начиналось то, что сам он называл «погоней за миражами». Дело осложнялось еще тем, что о разыскиваемых миражах у него были лишь смутные представления, поэтому распознать их он пытался лишь по изменчивым, внезапно налетающим и так же быстро исчезающим ощущениям. Тем не менее, боль и тоска растворялись и исчезали в людском половодье, а он бродил, бродил по Городу до изнеможения, до тех пор, пока улицы не пустели на краткий миг перед рассветом. Тогда он возвращался домой, бросался на кровать и долго лежал с открытыми глазами. Перед его взором нескончаемой вереницей проплывали недавно виденные лица людей, молодые и старые, женские и мужские, веселые и грустные, умные и совсем наоборот. Это все были живые и, в то же время, условные образы его сограждан, к которым невозможно просто так обратиться за помощью или советом, у которых, он знал, никогда не найдется ни времени, ни желания выслушать его и понять. Иногда из череды лиц сознание выхватывало какое-то одно, в чьих глазах Анно замечал нечто неуловимо родное, близкое, что тянуло и неудержимо влекло к себе. Но уже в следующий миг тронувший его душу образ тускнел, лицо блекло и распадалось на несовместимые фрагменты, исчезая в облаке небытия осколок за осколком. Тогда он привычно визуализировал в сознании дорогие его сердцу образы отца и матери, память о ком всегда хранил в душе. Следом за тем приходило успокоение, и он засыпал.
Он не знал, что все происходившее с ним тогда было лишь свойственным молодости любовным томлением, ее предчувствием и затянувшимся ожиданием.
В один из летних вечеров Анно брел по погрузившимся в фосфоресцирующую пучину ночи, отяжелевшим от роскоши опоенной влагой жизни зелени улицам Сальви-Круса. Прелесть тихого вечера теплой волной вливалась в его сердце, наполняя его грустью и нежностью ко всему сущему на белом свете. Чувство, сродни умилению, охватило Анно, и он шел, упиваясь воздухом, надушенным ароматом распустившейся маттиолы. Поддавшись ночным чарам, небо сдернуло с себя пыльное покрывало, приоткрыв тайники, в которых весь долгий летний день прятались звезды. Мироздание от щедрот своих высыпало на всеобщее обозрение, сколько их уместилось в руке дающей, и ночные светила тяжелым ожерельем повисли над городом, почти касаясь крыш домов и верхушек деревьев.
