Войны Рима в Испании, 154–133 гг. до н.э. - [3]

И все же сенат настаивал на своем, что никак нельзя считать проявлением гибкости. В той ситуации напрашивалось иное решение — лавировать между кельтиберами и лузитанами, учитывая их давнюю вражду^{15} и реализуя старый принцип — divide et impera. Войну кельтиберам можно было объявить после победы над лузитанами, но она началась одновременно с лузитанской и покрыла позором римские знамена. Вряд ли сенат предвидел такой результат, принимая в расчет лишь общее превосходство в силах. Любопытно, что относительно благоприятное для престижа Рима разрешение ситуации было связано именно с возвращением к более гибкой политике, проводившейся Клавдием Марцеллом, который уговорил кельтиберов капитулировать и в то же время продиктовал им приемлемые условия.

В 143 г. кельтиберы восстали (явно под влиянием побед Вириата), и римляне решили навязать им куда более тяжелые условия, прежде всего — выдачу оружия. С точки зрения римских интересов такое решение было верным, но лишь теоретически, ибо оно не было подкреплено реальными силами — продолжалась еще война в Лузитании. В 140 г. Квинт Помпеи, возможно, опираясь на опыт Марцелла^{16}, — попытался добиться мира с кельтиберами на мягких условиях, но «сверху» потребовали явить пример строгости, прежде всего — добиться от врага сдачи оружия. Уже заключенный договор был расторгнут (см. выше), но ситуация к лучшему не изменилась — уровень подготовки армии в Ближней Испании, состоявшей к тому моменту в основном из новобранцев, не позволял принудить нумантинцев к столь позорным условиям. В итоге в Риме вскоре узнали о капитуляции, но не Нуманции, а войска Манцина, ее осаждавшего, что вызвало острейший внутриполитический кризис. В конечном счете Нуманция пала, но победа эта оказалась пирровой.

Описанные выше обстоятельства расторжения Помпеева и Манцинова договоров, а также договора Фабия Сервилиана с Вириатом характеризуют и еще одну черту поведения римлян в Испании в те годы — полное пренебрежение собственными обязательствами (естественно, при повышенной требовательности к испанцам). Можно, конечно, сослаться на соображения целесообразности, которые господствуют в политике (о них см. ниже), но все же во время войн на Пиренейском полуострове в 197—179 гг. римляне столь беспардонно не поступали. Да и в 130-х гг. многие из них прекрасно понимали, что подобные действия позорят потомков Ромула — недаром консул Манцин говорил, что неудачи преследуют Рим потому, что он бесчестно расторг Помпеев договор. Кроме того, как справедливо отмечает Г. Симон, отказ от соблюдения Манцинова договора подорвал моральный авторитет тех, кто добился в сенате такого юридически и нравственно спорного решения.

Но это касается лишь официально оформленных соглашений. А ведь было немало и иных клятвопреступлений; достаточно вспомнить кровавую резню, учиненную Лукуллом в Кауке или расправу с лузитанами, которую устроил Гальба. Правда, лузитаны сами не раз нарушали договоры с римлянами, продолжая свои набеги вопреки соглашениям, но римского военачальника это не извиняет — в Риме даже был поставлен вопрос о дезавуировании действий Гальбы и освобождении проданных им в рабство в лузитан.

Нельзя не обратить внимания и еще на одно обстоятельство. Зачастую при спорах о характере римского империализма ученые оперируют лишь фактами из истории взаимоотношений Рима с Карфагеном, эллинистическими государствами и полисами Эллады, которые позволяют многим историкам оправдывать римскую экспансию^{17}. Даже в монографии У. Харриса, специально посвященной разоблачению римской агрессии, упоминается об испанских войнах лишь 197—179 гг.^{18}, но не позже. Между тем события 154—133 гг. дают весьма показательный в данном отношении материал. Рассмотрим некоторые факты.

В 154 г. первыми удар нанесли лузитаны, для которых набеги были неотъемлемой частью быта. Версия А. Шультена о том, что это был превентивный удар из-за опасения усиления римлян^{19}, выглядит умозрительно и источниками не подтверждается. Однако требования сената к кельтиберам в 153 г. о возобновлении выплаты трибута и поставке вспомогательных войск показывают, что римская верхушка едва ли не сознательно провоцировала конфликт. И уж совершенно очевидным актом агрессии стало нападение Лукулла в 151 г. на ваккеев, сопровождавшееся резней в Кауке. И если верна гипотеза, что сей доблестный воитель удостоился триумфа за свои «подвиги»^{20}, то картина обретает логическое завершение.

Не более оправданными были и действия Лепида Порцины, напавшего на тех же ваккеев в 137 г. Правда, сенат официально запретил ему нападать на них, а после провала операции Лепид был осужден, но и здесь не обошлось без «двойной бухгалтерии»: его соучастник, целиком разделявший с ним ответственность за происшедшее, наместник Дальней Испании Децим Юний Брут никаким судебным преследованиям не подвергся — еще бы, ведь он с победами довел свои легионы до западных берегов Испании!

На этих победах следует остановиться несколько подробнее. Формально Брут воевал против племен, опустошавших его провинцию или якобы помогавших Вириату. Однако эту версию, повторяемую иногда и современными историками