Войнаровский - [5]

Глядим - со всех сторон на нас

Толпы враждебные несутся…

В одно мгновенье тучи стрел

В дружину нашу засвистали;

Вотще я устоять хотел, -

Враги все боле нас стесняли,

И, наконец, покинув бой,

Мы степью дикой и. пустой

Рассыпались и побежали…

Погоню слыша за собой,

И раненый и изнуренный,

Я на коне летел стрелой,

Страшася в плен попасть презренный.

Уж Крыма хищные сыны

За мною гнаться перестали;

За рубежом родной страны

Уж хутора {16} вдали мелькали.

Уж в куренях {17} я зрел огонь,

Уже я думал - вот примчался!

Как вдруг мой изнуренный конь

Остановился, зашатался

И близ границ страны родной

На землю грянулся со мной…

Один, вблизи степной могилы {18},

С конем издохнувшим своим,

Под сводом неба голубым

Лежал я мрачный и унылый.

Катился градом пот с чела,

Из раны кровь ручьем текла…

Напрасно, помощь призывай,

Я слабый голос подавал;

В степи пустынной исчезая,

Едва родясь, он умирал.

Все было тихо… Лишь могила

Уныло с ветром говорила.

И одинока и бледна,

Плыла двурогая луна

И озаряла сумрак ночи.

Я без движения лежал;

Уж я, казалось, замирал;

Уже, заглядывая в очи,

Над мною хищный вран летал…

Вдруг слышу шорох за курганом

И зрю: покрытая серпяном,

Козачка юная стоит,

Склоняясь робко надо мною,

И на меня с немой тоскою

И нежной жалостью глядит.

О незабвенное мгновенье!

Воспоминанье о тебе,

Назло враждующей судьбе,

И здесь страдальцу упоенье!

Я не забыл его с тех пор:

Я помню сладость первой встречи,

Я помню ласковые речи

И полный состраданья взор.

Я помню радость девы неясной,

Когда страдалец безнадежный

Был под хранительную сень

Снесен к отцу ее в курень.

С какой заботою ходила

Она за страждущим больным;

С каким участием живым

Мои желания ловила.

Я все утехи находил

В моей козачке черноокой;

В ее словах я негу пил

И облегчал недуг жестокий.

В часы бессонницы моей

Она, приникнув к изголовью,

Сидела с тихою любовью

И не сводя с меня очей.

В час моего успокоенья

Она ходила собирать.

Степные травы и коренья,

Чтоб ими друга врачевать.

Как часто неясно и приветно

На мне прекрасный взор бродил,

И я козачку неприметно

Душою пылкой полюбил.

В своей невинности сначала

Она меня не понимала;

Я тосковал, кипела кровь!

Но скоро пылкая любовь

И в милой деве запылала…

Настала счастия пора!

Подругой юной исцеленный,

С душой, любовью упоенной,

Я обновленный встал с одра.

Недолго мы любовь таили,

Мы скоро жар сердец своих

Ее родителям открыли

И на союз сердец просили

Благословения у них.

Три года молнией промчались

Под кровом хижины простой;

С моей подругой молодой

Ни разу мы не разлучались.

Среди пустынь, среди степей,

В кругу резвящихся детей,

На мирном лоне сладострастья,

С козачкой милою моей

Вполне узнал я цену счастья.

Угрюмый гетман нас любил,

Как дед, дарил малюток милых

И, наконец, из мест унылых

В Батурин нас переманил.

Все шло обычной чередой.

Я счастлив был; но вдруг покой

И счастие мое сокрылось:

Нагрянул Карл на Русь войной -

Все на Украине ополчилось,

С весельем все летят на бой;

Лишь только мраком и тоской

Чело Мазепы обложилось.

Из-под бровей нависших стал

Сверкать какой-то пламень дикий;

Угрюмый с нами, он молчал

И равнодушнее внимал

Полков приветственные клики.

Вину таинственной тоски

Вотще я разгадать старался, -

Мазепа ото всех скрывался,

Молчал - и собирал полки.

Однажды позднею порою

Он в свой дворец меня призвал.

Вхожу - и слышу: "Я желал

Давно беседовать с тобою;

Давно хотел открыться я

И важную поверить тайну;

Но наперед заверь меня,

Что ты, при случае, себя

Не пожалеешь за Украину".

"Готов все жертвы я принесть, -

Воскликнул я, - стране родимой;

Отдам детей с женой любимой;

Себе одну оставлю честь".

Глаза Мазепы засверкали,

Как пред рассветом ночи мгла,

С его угрюмого чела

Сбежало облако печали.

Сжав руку мне, он продолжал:

"Я зрю в тебе Украины сына;

Давно прямого гражданина

Я в Войнаровском угадал.

Я не люблю сердец холодных:

Они враги родной стране,

Враги священной старине, -

Ничто им бремя бед народных.

Им чувств высоких не дано,

В них нет огня душевной силы,

От колыбели до могилы

Им пресмыкаться суждено.

Ты не таков, я это вижу;

Но чувств твоих я не унижу,

Сказав, что родину мою

Я более, чем ты, люблю.

Как должно юному герою,

Любя страну своих отцов,

Женой, детями и собою

Ты ей пожертвовать готов…

Но я, но я, пылая местью,

Ее спасая от оков,

Я жертвовать готов ей честью.

Но к тайне приступить пора.

Я чту Великого Петра;

Но - покорялся судьбине,

Узнай: я враг ему отныне!..

Шаг этот дерзок, знаю я;

От случая всему решенье,

Успех не верен, - и меня

Иль слава ждет, иль поношенье!

Но я решился: пусть судьба

Грозит стране родной злосчастьем, -

Уж близок час, близка борьба,

Борьба свободы с самовластьем!"

Началом бед моих была

Сия беседа роковая!

С тех пор пора утех пропила,

С тех пор, о родина святая,

Лишь ты всю душу заняла!

Мазепе предался я слепо,

И, друг отчизны, друг добра,

Я поклялся враждой свирепой

Против Великого Петра.

Ах, может, был я в заблужденье,

Кипящей ревностью горя;

Но я в слепом ожесточенье

Тираном почитал царя…

Быть может, увлеченный страстью,

Не мог я цену дать ему

И относил то к самовластью,

Что свет отнес к его уму.

Судьбе враждующей послушен,

Переношу я жребий свой,

Но, ах! вдали страны родной,

Могу ль всегда быть равнодушен?

Рожденный с пылкою душой,

Полезным быть родному краю,