Войнаровский - [4]

С винтовкой длинною в руке,

Окутанный дохою {6} черной

И в длинношерстном чебаке {7},

Охотник ловкий и проворный…

То ссыльный был. Угрюмый взгляд,

Вооруженье и наряд

И незнакомца вид унылый -

Все душу странника страшило.

Но, трепеща в глуши лесной

Блуждать один, путей не зная,

Преодолел он ужас свой

И быстрой полетел стрелой,

Бег к незнакомцу направляя.

"Кто б ни был ты, - он так сказал, -

Будь мне вожатым, ради бога;

Гнав зверя, я с тропы сбежал

И в глушь нечаянно попал;

Скажи, где на Якутск дорога?"

- "Она осталась за тобой,

За час отсюда, в ближнем доле;

Кругом всё дичь и лес густой,

И вряд ли до ночи глухой

Успеешь выбраться ты в поле;

Уже вечерняя пора…

Но мы вблизи заимки {8} скудной:

Пойдем - там в юрте до утра

Ты отдохнешь с охоты трудной".

Они пошли. Все глуше лес,

Все реже виден свод небес…

Погасло дневное светило;

Настала ночь… Вот месяц всплыл,

И одинокий и унылый,

Дремучий лес осеребрил

И юрту путникам открыл.

Пришли - и ссыльный, торопливо

Вошед в угрюмый свой приют,

Вдруг застучал кремнем в огниво,

И искры сыпались на трут,

Мрак освещая молчаливый,

И каждый в сталь удар кремня

В углу обители пустынной

То дуло озарял ружья,

То ратовище пальмы {9} длинной,

То саблю, то конец копья.

Глаз с незнакомца не спуская,

Близ двери Миллер перед ним,

В душе невольный страх скрывая,

Стоит и нем и недвижим…

Вот, вздув огонь, пришлец суровый

Проворно жирник {10} засветил,

Скамью придвинул, стол сосновый

Простою скатертью накрыл

И с лаской гостя посадил.

И вот за трапезою сытной,

В хозяина вперяя взор,

Заводит странник любопытный

С ним о Сибири разговор.

В какое ж Миллер удивленье

Был незнакомцем приведен, -

И кто бы не был поражен:

Стран европейских просвещенье

В лесах сибирских встретил он!

Покинув родину, с тоскою

Два года Миллер, как чужой,

Бродил бездомным сиротою

В стране забытой и глухой,

Но тут, в пустыне отдаленной,

Он неожиданно, в глуши,

Впервые мог тоску души

Отвесть беседой просвещенной.

При строгой важности лица,

Слова, высоких мыслей полны,

Из уст седого пришлеца

В избытке чувств текли, как волны.

В беседе долгой и живой

Глаза у обоих сверкали;

Они друг друга понимали

И, как друзья, в глуши лесной

Взаимно души открывали.

Усталый странник позабыл

И поздний час, и сон отрадный,

И, слушать незнакомца жадный,

Казалось, весь вниманье был.

"Ты знать желаешь, добрый странник,

Кто я и как сюда попал? -

Так незнакомец продолжал: -

Того до сей поры изгнанник

Здесь никому не поверял.

Иных здесь чувств и мнений люди:

Они не поняли б меня,

И повесть мрачная моя

Не взволновала бы их груди.

Тебе же тайну вверю я

И чувства сердца обнаружу, -

Ты в родине, как должно мужу,

Наукой просветил себя.

Ты все поймешь, ты все оценишь

И несчастливцу не изменишь…

Дивись нее, странник молодой,

Как гонит смертных рок свирепый:

В одежде дикой и простой,

Узнай, сидит перед тобой

И друг и родственник Мазепы! {11}

Я Войнаровский. Обо мне

И о судьбе моей жестокой

Ты, может быть, в родной стране

Слыхал не раз, с тоской глубокой…

Ты видишь: дик я и угрюм,

Брожу, как остов, очи впали,

И на челе бразды печали,

Как отпечаток тяжких дум,

Страдальцу вид суровый дали.

Между лесов и грозных скал,

Как вечный узник, безотраден,

Я одряхлел, я одичал,

И, как климат сибирский, стал

В своей душе жесток и хладен.

Ничто меня не веселит,

Любовь и дружество мне чужды,

Печаль свинцом в душе лежит,

Ни до чего нет сердцу нужды.

Бегу, как недруг, от людей;

Я не могу снести их вида:

Их жалость о судьбе моей

Мне нестерпимая обида.

Кто брошен в дальние снега

За дело чести и отчизны,

Тому сноснее укоризны,

Чем сожаление врага.

…

И ты печально не гляди,

Не изъявляй мне сожаленье,

И так жестоко не буди

В моей измученной груди

Тоски, уснувшей на мгновенье.

Признаться ль, странник: я б желал,

Чтоб люди узника чуждались,

Чтоб взгляд мой душу их смущал,

Чтобы меня средь этих скал,

Как привидения, пугались.

Ах! может быть, тогда покой

Сдружился бы с моей душой…

Но знал и я когда-то радость,

И от души людей любил,

И полной чашею испил

Любви и тихой дружбы сладость.

Среди родной моей земли,

На лоне счастья и свободы,

Мои младенческие годы

Ручьем игривым протекли;

Как легкий сон, как привиденье,

За ними радость на мгновенье,

А вместе с нею суеты,

Война, любовь, печаль, волненье

И пылкой юности мечты.

Враг хищных крымцев, враг поляков,

Я часто за Палеем {12} вслед,

С ватагой {13} храбрых гайдамаков {14},

Искал иль смерти, иль побед.

Бывало, кони быстроноги

В степях и диких и глухих,

Где нет жилья, где нет дороги,

Мчат вихрем всадников лихих.

Дыша любовью к дикой воле,

Бодры и веселы без сна,

Мы воздухом питались в поле

И малой горстью толокна {15}.

В неотразимые наезды

Нам путь указывали звезды,

Иль шумный ветер, иль курган;

И мы, как туча громовая,

Внезапно и от разных стран,

Пустыню воплем оглашая,

На вражий наезжали стан,

Дружины грозные громили,

Селения и грады в прах,

И в земли чуждые вносили

Опустошение и страх.

Враги везде от нас бежали

И, трепеща постыдных уз,

Постыдной данью покупали

У нас сомнительный союз.

Однажды, увлечен отвагой,

Я, с малочисленной ватагой

Неустрашимых удальцов,

Ударил на толпы врагов.

Бой длился до ночи. Поляки

Уже смешалися в рядах

И, строясь дале, на холмах,

Нам уступали поле драки.

Вдруг слышим крымцев дикий глас…

Поля и стонут и трясутся…