Война закончена. Но не для меня - [11]

Я поправил ярко мерцающий на моей груди маячок и взобрался на макушку валуна, откуда мог увидеть сигнальные огни своих товарищей и красный «глаз» странного Фролова. Погода была паршивая, порывистый ветер поднял мелкую, как пудра, пыль, и она заволокла все вокруг плотным туманом. Тем не менее я сразу увидел один неподвижный желтый огонек и другой – медленно опускающийся с неба.

Отстегнув маячок, я несколько раз провел им по воздуху: сверху вниз и справа налево, обозначая крест. На нашем языке это значило: «Стою на месте!» В ответ желтый маячок обрисовал окружность – «О’кей, иду к тебе!» Через несколько минут я услышал тяжелое сопение Остапа.

Мы пожали друг другу руки, и он встал плечом к плечу со мной. Теперь мы излучали два ярко светящихся желтых пятна. Того, кто только что приземлился, тоже некоторое время волокло по пустыне – это было хорошо заметно по быстро движущемуся маячку. Он напоминал фару одинокого мотоцикла, мчащегося по афганской пустыне черт знает куда. Остап кинулся помогать и вскоре вернулся со Смолой, руки которого были ободраны так же, как и у меня. А еще через минут десять к нам присоединился и Удалой. Он выглядел лучше всех и не преминул изобразить удивление:

– А где это вы так вымазались, друзья мои?

Сейчас передо мной не стоял вопрос, как поступать дальше. Приказ, отданный мне Кондратьевым, никто не отменял, и вот пришла пора выполнить очередной его пункт – добраться до тайника. Как это сделать, покойный Кондратьев объяснил мне очень коротко: «На месте узнаешь». И в самом деле – здесь, на месте, я прекрасно знал, как это сделать: искать в пыльном мраке красный маячок, а затем следовать указаниям офицера ФСО Фролова. Вот так легко и без особых усилий меня сделали ведомым, зависимым, и у меня пока не было никаких инструментов, чтобы вернуть власть себе. Как, впрочем, яркого желания.

Я думал о том, входил ли Фролов в изначальный замысел Кондратьева либо его приставили нам в последний момент, когда стало известно об убийстве Кондратьева. Если появление Фролова в нашей группе – последствие убийства, то у меня есть повод опечалиться. Это значит, что мне не просто перестали доверять. Это могло значить, что меня стали подозревать в чем-то нехорошем и срочно ввели в группу человека, который мог бы контролировать меня.

Впрочем, был маленький момент, который отметал второй вариант. Это слова Кондратьева, которые я запомнил очень хорошо: «С собой ничего не брать. Ничего вообще». Выходит, присутствие в группе человека, который, в отличие от остальных, «возьмет с собой все» или, на худой конец, световые маячки, было определено заранее. Может быть, самим Кондратьевым?

Эта мысль меня согрела и успокоила, как всегда раньше мысли у Кондратьеве вселяли в меня дух уверенности в том, что обо мне беспокоится, меня бережет великая могучая страна в лице старого опытного полковника ФСБ Кондратьева.

Жаль мужика. Не дожил до пенсии. Убили.

Знать бы, кто?

ГЛАВА 9

Песчаная грива крепкого, горького на вкус ветра хлестала по нашим лицам. Мы стояли на вершине валуна спиной к спине, лицами – на все четыре стороны, вглядываясь в мрак.

– Вижу, – сказал Остап.

Где-то в толще пыльного марева тускло горел неподвижный красный маячок. Трудно было определить до него расстояние, потому как не были видны какие-либо иные ориентиры. Так бывает ночью на море, когда отсутствует линия горизонта и вода сливается с ночным небом, и невозможно понять, что там мерцает вдали – низкая звезда или фонарь на мачте корабля.

Я отцепил от груди маячок и перекрестил ночь, рисуя крест. Я сильно сомневался в том, что наш высокопоставленный коллега знает значение этого знака, но как-то надо было налаживать коммуникацию.

Красный маячок оставался неподвижен. Фролов, по всей видимости, стоял или сидел лицом к нам и не реагировал. Возможно, он не заметил моего сигнала, и я его повторил дважды.

– Наверное, они кивает нам в ответ головой, – предположил Остап.

– Командир, я сегодня же займусь воспитанием этого связиста, – пообещал Смола и так стиснул кулаки, что хрустнули суставы пальцев.

– В ваших словах сквозит агрессия и ирония, – отозвался Удалой. – А все, может быть, объясняется просто. Он повредил ногу при приземлении. Или боится идти по пустыне один. Или воспринимает наш сигнал так: «Стой на месте, мы к тебе идем». Будь я таким же лошарой, как он, именно так бы и подумал.

– За мной, – сказал я и спрыгнул с валуна.

Песок сек лицо, забивался в рот, нос и глаза. Удалой, который, в отличие от всех нас, крайне тяжело переносил погрешности в гигиене, стянул с себя майку, повязал ее на голову и обернул вокруг лица, закрывая рот и нос.

Пока мы шли, я снова и снова убеждался в обманчивости расстояний до огоньков в кромешной тьме. Создавалось ощущение, что красный маячок удаляется от нас с той же скоростью, с какой мы к нему приближались. Уже прошло четверть часа, а мы все боролись с ветром и песком, а «красный глаз» по-прежнему мерцал где-то вдали. Иногда мне казалось, что он плавно сдвигается то вправо, то влево, но, скорее всего, это были всего лишь иллюзорные эффекты.

– Хоть бы, скотина, пошел нам навстречу, – бормотал Остап. – А если он сидит на противоположном краю глубокого ущелья?