Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [53]
Помимо этого, многие явления послевоенной эпохи обнаруживают преемственность с периодом до Мировой войны. Мобилизация и коммуникация, производство и распределение, единство и разделение были неизменно повторявшимися задачами, которые стояли и перед царской администрацией, и перед последующими революционным и контрреволюционным правительствами. Рамочные условия, при которых было необходимо поддерживать стабильность и порядок, радикально ухудшились за несколько лет «Великой войны», революционного кризиса и Гражданской войны. В европейской истории мало найдется параллелей тому, что пережил театр военных действий на Востоке по масштабам эскалации насилия и разрушений.
Далее на примерах будут показаны некоторые важные аспекты этого эпохального «великого перелома». Ссылки на общественно-политический, военный, идеологический и биографический материал очерчивают контуры «небольшевистской России» — чрезвычайно неоднородной среды с альтернативными векторами развития. Ее корни — в начале столетия, на них налагает отпечаток Первая мировая война, формирует канун революции, сам «Красный Октябрь» и умножает Гражданская война. Лишь в эмиграции это противоречивое наследие сводится к минималистской версии, которая угасла в виде «белой идеи», но начала новую европейскую карьеру в форме «антибольшевизма». Предпосылки расходящихся стратегий выживания, синтетических моделей мира и социальных форм взаимодействия, которые радикально изменили дальнейшее течение истории в XX веке, возникли в войну и послевоенное время. Нестабильность и потери, страх и ужас — а вместе с тем энтузиазм великих утопий и приверженность «общему делу» — отличали многочисленные, в большей или меньшей степени последовательные движения искательства и сообщества единомышленников.
Добровольцы и дезертиры
Первая мировая война поставила царскую империю перед испытаниями, подобными новому «Смутному времени». Никогда прежде имперская идея и национальный вопрос не находились в таком противоречии друг с другом. Многочисленные потери в начале военных действий заставляли царское правительство все в большей степени апеллировать к патриотизму населения. Мобилизация для службы на фронте, в резерве, а также не в последнюю очередь для тыловых задач набирала обороты. В то же время власти подозревали часть населения, проживавшего вблизи к линии фронта, в политической «неблагонадежности». Власть подогревала страх перед «предательством» и «саботажем» и взывала к единству «отечества». Выражением публичной истерии стали насильственные переселения, высылки и депортации>{291}. «Наши враги окружают нас сетью шпионов», — говорилось в листовке, которую распространяли на Юго-Западном фронте в апреле 1916 года. Агентов все труднее было разоблачать: они переодевались в униформу русских солдат, офицеров и чиновников, прикидывались «еврейчиками», «торговцами», «старыми бабками» или «мальчишками»>{292}. Если у кого-то уже до того были сомнения в стабильности существующего порядка, то тем более он должен был сомневаться теперь, можно ли долго выдерживать одновременную борьбу с внешним и многочисленными «внутренними врагами»>{293}.
Призванные на «службу империи» должны были сильнее, чем прежде, защищать «русскую нацию»>{294}. Их внимание обращалось на национальные, этнические и культурные различия между подданными. Рассеявший иллюзии первый период войны способствовал тому, что число дезертиров увеличивалось в геометрической прогрессии. Наоборот, чувствительно сокращались и без того скромные масштабы готовности записаться добровольцем. Зато готовность защищать страну от внутренних врагов позднее перешла от императорской к Красной и Белым армиям, а также к бесчисленным партизанским соединениям, «бандам», собственным армиям «атаманов» и этническо-национальным вооруженным формированиям. После того как привязанность солдат и гражданского населения к царскому двору, правительству, империи и государству ослабла, для привлечения рекрутов в регулярную или именовавшуюся таковой армию требовались насильственные меры. При первой удобной возможности новобранцы бежали>{295}.
Беспрецедентных размеров дезертирство достигло во время поражений лета 1915 года, за которыми последовало хаотическое отступление, закончившееся для целых армейских соединений германским пленом. Кто мог, пробивался самостоятельно по направлению к родным местам. Поток бегущих сопровождали разбой, грабежи, бандитизм и эскалация насилия. Некоторые из этих беглых групп достигли даже Московского военного округа. В 1916 году военные службы отмечают неизвестное до тех пор явление — легко раненные дезертировали на санитарных поездах. На Юго-Западном фронте заградительные отряды каждый месяц имели дело примерно с 5 тысячами дезертиров. Хотя штаб без устали грозил все новыми драконовскими наказаниями, поток дезертиров не уменьшался до самого конца войны. Одни самовольно передвигались по прифронтовой полосе, устраивались в городах и деревнях, выдавали себя за уполномоченных военных заготовительных частей и реквизировали продукты. Другие провоцировали беспорядки, устраивали нападения на полицию и охранников железных дорог. В Петрограде, в большой степени страдавшем от дезертиров, была учреждена комендатура, которая должна была бороться с дезертирством и разгулом уголовщины. На Северном фронте беглецы в массовом порядке обеспечивали себе доступ в запасные батальоны, чтобы переждать здесь время до заключения мира. Надежда на то, что дезертиров удастся собирать и возвращать в организованном порядке на фронт, из-за катастрофического падения дисциплины была тщетной. Офицеры скорее опасались того, что умножавшиеся почти до размеров армии скопления дезертиров в тылу были лишены всякого контроля и предоставлены сами себе. Все это представляло собой максимально неблагоприятные условия для успешной защиты «революционного Отечества» после февраля 1917 года
