Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923 - [111]
Та же самая «безликость» и нечеткость границы между комбатантами и некомбатантами была присуща и Польше, где добровольцы нередко сражались в гражданской одежде>{708}. Различие между регулярной армией, военизированными частями, вооруженными крестьянами или отрядами самообороны, с одной стороны, и криминальными бандами, с другой, было настолько туманным, что порой его вовсе не существовало[82]. Сражению за Львов, проходившему в городских условиях, были присущи черты и партизанской, и гражданской войны, вследствие чего каждый житель города подпадал под подозрение. Поскольку каждая сторона культивировала миф о том, что за нее «сражаются все, вне зависимости от возраста, пола, социального происхождения», то каждого принадлежавшего к другой общине подозревали в том же самом>{709}. Свой вклад в эскалацию насилия вносило и коллективное убеждение в том, что противник воюет по-партизански, не по правилам>{710}. Слухи о вражеской жестокости нередко провоцировали аналогичные репрессии, и в результате такие обвинения становились реальностью>{711}.
В случае Ирландии члены ИРА обычно сохраняли связи со своими семьями и общинами, даже когда скрывались или находились в бегах. Кроме того, многие бойцы ИРА сражались в своих родных графствах и потому были хорошо знакомы и с местностью, и с населением. С другой стороны, в польские военизированные отряды входили как местные добровольцы, так и многочисленные ветераны и авантюристы, оторванные от своих корней. Динамика гражданской войны и национального восстания сочеталась с динамикой завоевательной войны. Участники военизированных формирований нередко являлись чужаками в тех регионах, где воевали, и аутсайдерами в своих общинах — так было, например, с бойцами армии Галлера, активно действовавшими на восточных территориях>{712}. Это обстоятельство наряду с прочими причинами обусловило разницу между масштабами насилия в обеих странах.
На то, как участники военизированного насилия понимали свою роль, оказывала влияние и религия>{713}. Глубоко укоренившаяся вера в национальное мученичество способствовала росту насилия под прикрытием борьбы за национальную независимость. Польский и ирландский католицизм обеспечивал символический язык для презентации и оправдания насилия — в первую очередь через фигуру мученика. Разумеется, бойцы военизированных формирований не были святыми — совсем наоборот. Рискуя жизнью ради нации, большинство добровольцев в рядах ИРА вовсе не спешили отказываться от этой жизни, а некоторых, как указывает Аугустейн, даже «отвлекал от выполнения их задач огромный интерес к общению»[83]. Однако (само) репрезентация большинства комбатантов мужского пола показывает их исключительно как рыцарственных, дисциплинированных и благочестивых людей. В их воспоминаниях, резко контрастировавших с тем, что рассказывали о себе немцы-фрайкоровцы, подчеркивались братство, товарищество и дисциплина вместо удовольствия, испытывавшегося от убийств, и сексуальных отношений с женщинами. Образ республиканской кампании был полностью десексуализован, превратившись в идеал самоотречения. Луиза Райан утверждает, что такой подход можно понимать как стремление совместить любовь к Ирландии с преданностью Деве Марии как непорочной Богоматери>{714}. Образ благочестивого и благородного борца за свободу подчеркивался и в позднейших рассказах таких свидетелей, как жены и родственники. Тем самым эти женщины, одновременно преуменьшавшие свою собственную роль, вносили вклад в восстановление традиционной дихотомии>{715}. Идеализация комбатантов способствовала их зачислению в канон ирландских мучеников наряду с такими фигурами, как Патрик Пирс, Джеймс Коннолли и прочие казненные герои 1916 года, а также Теренс Мак-Суини, умерший в 1920 году.
Польская мартирология защитников Львова также опиралась на давние традиции памяти о «национальных» восстаниях XIX века, особенно 1830 и 1863 годов. Однако в противоположность Ирландии, в этот пантеон мучеников включались даже самые юные участники сражений, порой становясь его центром. Этих школьников и молодых студентов славили как «львовских орлят»>{716}. Некоторые из самых младших бойцов в межвоенный период стали национальными идолами и героями множества стихотворений и песен. Совсем иным было отношение к женщинам-участницам. Их испытания приходилось замалчивать, так как они не отвечали послевоенному восстановлению традиционных гендерных ролей. Ванда Герц, удостоившись похвал командования за отвагу, так и не получила медали Virtuti Militari, потому что сражалась в рядах Легиона, переодетая мужчиной, тем самым проигнорировав приказ, запрещавший брать в Легион женщин[84].
В Ирландии католическая церковь решительно осуждала участие женщин в конфликте>{717}. Во время гражданской войны от церкви в конце концов были отлучены все республиканцы, которые «в отсутствие соответствующей санкции со стороны какой-либо законной власти [продолжали] систематические убийства»
