Война в Зазеркалье - [40]

Замминистра снова взглянул на часы, висевшие над дверью.

– Он сегодня не в духе – такой тяжелый день из-за Йемена. И эти дополнительные выборы в Вудбридже: он ужасно огорчается, когда исход решает ничтожное число голосов. Кстати, как продвигается ваше дело? Знаете, оно его тоже очень тревожит. Он думает, что же там в действительности? – Он сделал паузу. – Ах, немцы – боюсь я их… Вы говорили, что найдете подходящего парня.

Они вышли в коридор.

– Уже нашли. И включили в игру. Окончательно будет известно вечером.

Замминистра сморщился и взялся за ручку двери в кабинет Министра. Он регулярно ходил в церковь, и ему претили темные предприятия.

– Что заставляет человека браться за такую работу? Не о вас я говорю – о нем.

Леклерк молчаливо покачал головой, будто они очень хорошо понимали друг друга:

– Одному Богу известно. Мы сами никогда не узнаем.

– Что он за личность? Из какой среды? Расскажите в самых общих чертах.

– Человек толковый, самоучка, по происхождению поляк.

– А-а, понятно. – Ответ как будто успокоил его. – Постараемся преподнести это дело поделикатнее, не сгущая красок, ладно? Он не любит острых сюжетов. Риск и опасность здесь видны любому дураку.

Они вошли в кабинет.

* * *

Холдейн и Лейзер сели за столиком в углу кафе, как любовная парочка. В таких местах уют создают пустые бутылки из-под кьянти; больше здесь посетителям ждать нечего. Завтра или послезавтра ресторанчик исчезнет, и никто о нем не вспомнит, ну а пока он сиял новизной, надеждой и был совсем неплох. Лейзер заказал бифштекс – наверно, он всегда брал это блюдо, – за столом сидел торжественно, аккуратно сложив руки.

Холдейн не сразу заговорил о цели своего визита. Вначале он бранил войну, Департамент, военные операции, всплывшие утром в его памяти, когда он проглядывал досье. Говорил он лишь о тех, кто выжил, – вспоминать других было нежелательно.

Он спросил о курсах, на которых когда-то занимался Лейзер, – не пропал ли у него интерес к радио? «Ну, в общем, пропал». – «А рукопашный бой изучали?» – «Нет, не приходилось». «Помнится, во время войны пару раз вам пришлось очень туго, – сказал Холдейн. – Кажется, в Голландии вам не повезло?»

Они опять стали вспоминать прошлые времена, былую удаль.

Лейзер сдержанно кивнул.

– Да, не повезло, – согласился он. – Тогда я был помоложе.

– А что именно произошло?

Минуту Лейзер смотрел на Холдейна помаргивая, будто только что проснулся, потом заговорил. Он рассказал одну из тех историй, которые в разных вариантах появились в начале войны. История эта была так же далека от симпатичного ресторанчика, где они сейчас сидели, как, скажем, сама война. Рассказ он вел с таким спокойствием, будто все это касалось вовсе не его: может, он слышал это по радио. Он попал в плен, бежал, несколько дней ничего не ел, кого-то убил, потом его прятали и тайно переправили обратно в Англию.

И тем не менее рассказывал он хорошо, может быть, потому, что война так много значила для него; может быть, потому, что это была правда, но, как и у той римской вдовы, которая рассказывала о гибели мужа, страстность осталась только в самом повествовании, в сердце огонь потух. Он говорил будто по принуждению, но искусственность речи – в отличие от речи Леклерка, – казалось, не была связана с желанием произвести впечатление, скорее он хотел что-то скрыть. Он выглядел очень замкнутым человеком, боявшимся сказать лишнее о себе, одиноким, отвыкшим от людей. Может быть, он и нашел в жизни какую-то точку опоры, но у него еще не было в ней своего места. Говорил он чисто, но по его выговору сразу было видно, что он иностранец, – он слишком отчетливо произносил слова, не смазывая звуков; впрочем, добиться естественного произношения далеко не так просто. Он говорил как человек, хорошо знакомый с английской жизнью, но все-таки здесь чужой.

Холдейн вежливо слушал. Когда Лейзер кончил, он спросил его:

– Вы не знаете, почему они выбрали именно вас?

Их разделяло слишком большое расстояние.

– Мне никто не говорил, – бесхитростно сказал он, как будто спросить сам он никак не мог.

– В общем, вы как раз тот, кто нам нужен. У вас немецкие корни – надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Немцев вы знаете; у вас есть опыт работы на немецкой территории.

– Только во время войны, – сказал Лейзер.

Они поговорили о разведывательной школе.

– Как наш толстячок? Джордж – как его по фамилии? Низенький такой, всегда грустный ходил?

– А-а… у него все в порядке, спасибо.

– Он женился на хорошенькой девушке. – Лейзер выразительно ухмыльнулся, согнул руку в локте и сжал кулак – восточный жест, означающий удачу в любви. – Боже мой, – сказал он, снова смеясь. – Когда мы были мальчишками, нас ничто не оставливало.

Это было исключительно неуместное замечание. Но Холдейн как будто этого и ждал.

Он долго не сводил с него ледяного взгляда. Оба молчали. Холдейн неторопливо встал из-за стола – было видно, что он взбешен; что его взбесила идиотская ухмылка Лейзера, взбесили дешевые шутки, недостойные профессионала, и бессмысленные уколы и сальности в адрес достойного человека.

– Лучше бы вы не говорили о нем таких вещей. Джордж Смайли – мой друг.