Война с Ганнибалом - [17]

Он снова выбежал наружу, распорядился поднимать поскорее знамена[15] и вскочил на коня, но конь внезапно припал на передние ноги и сбросил седока. Все испугались, а тут вдобавок примчался гонец и доложил, что одно знамя, как ни бьется знаменосец, поднять не могут. Обернувшись к гонцу, консул спросил:

– Может, ты мне еще и письма от сената принес, чтобы я думать не смел о битве?.. Иди обратно! Пусть выроют древко лопатой, раз у них от страха руки занемели!

И войско двинулось. Начальники не одобряли решения Фламиния и боялись беды, которую недвусмысленно, дважды подряд, возвестили боги, но солдаты были довольны дерзкой неустрашимостью консула: она внушала надежду, а наг сколько основательна эта надежда, солдаты не размышляли.

Тразименская битва.

Между тем Ганнибал вышел к Тразименскому озеру, в таком месте, которое как бы самою природою было создано и предназначено для засады. Озеро подступает почти вплотную к горе, оставляя лишь узкую полоску берега; дальше полоска расширяется в небольшое поле, отовсюду окруженное крутыми холмами. Там Ганнибал и разбил свой лагерь, поместив в нем, однако же, только африканцев и испанцев: балеарцев и прочую легкую пехоту он увел за холмы, а конницу спрятал у самого входа в эту ловушку.

Фламиний появился на закате солнца. Он с трудом дождался утра и, едва рассвело, прошел теснину, не позаботившись выслать вперед разведчиков. На поле он заметил неприятеля – но лишь того, который был прямо перед ним; засады в тылу и над головою он не обнаружил. Убедившись, что план его удался, что враг заперт и зажат меж озером и горами, Ганнибал подает всем своим сигнал к нападению, и, они скатываются вниз. Что всего более поразило римлян, так это дружная слаженность неприятельской атаки. Дело в том, что туман, поднявшийся с озера, лег на поле гораздо гуще, чем на высотах, и римляне ничего не видели даже в нескольких шагах, а карфагенские отряды отлично различали друг друга и спустились почти одновременно. Лишь по крикам, загремевшим со всех сторон сразу, римляне поняли, что они в кольце, и бой начался прежде, чем они успели построиться или хотя бы обнажить мечи.

Среди всеобщего замешательства сам Фламиний сохранял завидное присутствие духа. Он успокаивал воинов, пугливо озиравшихся на каждый новый крик, и всех призывал собраться с мужеством и стоять твердо.

– Помните, – повторял он, – не молитвы богам выведут нас отсюда, а только собственная сила и отвага! Сквозь вражеский строй путь пролагает только железо, и чем меньше ты думаешь об опасности, тем меньше она тебе угрожает!

Но за шумом и смятением ни советы, ни приказы не были слышны; солдаты не узнавали своих знамен и своих начальников, и для многих оружие было скорее обременительным грузом, чем защитою. В туманной мгле звучали стоны раненых, гулкие удары кулаков, звон мечей, вопли ярости и ужаса. Одни пускались в бегство и тут же наталкивались на клубок сражающихся и застревали в нем. Другие, опомнившись, пытались вернуться в битву, но их уносило потоком беглецов.

Наконец все удостоверились, что нет иной надежды На спасение, кроме той, которая скрыта в силе рук и остроте клинков; и каждый сам стал для себя начальником, и сражение разгорелось вновь, но не то правильное сражение, когда войско разделено на три боевые линии, легкая пехота выдвинута вперед и любой солдат держится своего легиона, своей когорты и манипула! Теперь только случай соединял бойцов и собственная храбрость указывала каждому его место! И так все были поглощены битвою, что не замечали ничего вокруг – не заметили даже землетрясения, которое разразилось как раз в эти часы и погубило немало городов в Италии, изменило течение многих рек, обрушило горы.

Почти три часа продолжалась эта жестокая сеча и всякий раз вспыхивала особенно жарко там, где появлялся консул. Фламиния окружали отборные воины, он бесстрашно бросался в самую гущу неприятеля, а враги легко узнавали римского полководца по богато украшенному оружию и делали все возможное, чтобы до него добраться. Наконец один инсубр, по имени Дукарий, которому консул был знаком и в лицо, крикнул своим соплеменникам:

– Вон он, убийца наших воинов, разоритель нашей земли! Сейчас я принесу его в жертву теням наших близких![16]

И, пришпорив коня, он разметал толпу римлян, заколол оруженосца, который прикрыл было главнокомандующего своим телом, а потом пронзил копьем и самого Фламиния. Смерть консула послужила сигналом к повальному бегству, и уже ни озеро, ни горы не казались помехою: словно ослепнув от ужаса, люди карабкаются по отвесным стенкам, забиваются в щели, бредут по воде, пока не погрузятся по плечи, по уши. Были и такие, кого безумный страх заставлял пуститься вплавь, но они либо тонули, ощутив всю безнадежность своей затеи, либо, выбившись из сил, поворачивали назад и встречали гибель на прибрежных отмелях, где их уже поджидали карфагенские конники.

Около шести тысяч пехоты из головного отряда в самом начале битвы вырвались из рук неприятеля, взошли на какой-то холм и там стояли, не зная, что происходит позади, прислушиваясь к невнятным крикам и звону железа. Когда же солнце поднялось выше и разогнало туман, они увидели сразу и горы, и поле, и позорно поверженную римскую рать. Мигом подняли они знамена и кинулись прочь, пока их не заметили. Но на другое утро их настиг Магарбал со всею карфагенскою конницей; он пообещал жизнь и свободу тем, кто сложит оружие. Римляне сдались – и обещание было исполнено с истинно пунической «честностью»: всех до последнего Ганнибал заключил в оковы.