Война - [95]

— Это один из членов организации! — сказал Хёле.

Х

Мы маршировали. За одну ночь наши пекари истратили больше половины запаса муки. Но хлеб был плохо пропечен, так что ели его мало. Шубринг ругал и пекарей, и фельдфебеля.

— Господин лейтенант, — сказал фельдфебель, — такое может случиться с самым лучшим пекарем, если ему приходится печь в печи, с которой он еще не имел дела.

— Но у нас нет больше муки!

— Попробую достать еще, господин лейтенант.

На следующий день появилась запряженная волами двуколка с мешками муки.

Шубринг спросил, глядя на нее:

— Достали честным путем?

— Так точно, господин лейтенант. Начальник продовольственного снабжения выписал ордер.

После продолжительного марша я должен был ночью выставить на мосту через канал парный пост. Сам я со взводом разместился в качестве сторожевой заставы в домике рядом с каналом. Светила луна. Я пошел по дамбе налево и на небольшом расстоянии обнаружил второй пост. Направо я выслал патруль. Он возвратился скоро.

— Господин фельдфебель! Мы дошли до следующего моста, но там никого не оказалось. Тогда мы пошли к третьему. По нему через канал ведет большая дорога. Но и там никого не было.

Утром я вторично послал туда патруль. Он вернулся через каких-нибудь двадцать минут.

— Господин фельдфебель, на мосту стоят теперь бельгийские посты!

Я тотчас написал об этом рапорт командиру роты, отослал его и стал ждать, оставаясь в полной неизвестности того, что происходит. Ответа я не получил.

XI

На следующее утро мы снялись. Похолодало. Но день был ясный. Широкая, прямая как стрела, дорога пролегала по ровной местности, вид которой веселил душу. Но во второй половине дня все вокруг стало хмурым и неприветливым. Деревья казались серыми, а населенный пункт, к которому мы приближались, выглядел угрюмо. К стенам мрачной церкви были прислонены пулеметы. На кладбище стояли разного рода орудия.

Рота наших пулеметчиков охраняла их и затаскивала пулеметы на кладбище. Это было оружие, которое по договору о перемирии предстояло сдать противникам. Они оставят его здесь под дождем, и скоро все превратился в лом.

Около двух недель мы шли по фландрской Бельгии и затем вступили на территорию, где услышали французскую речь. Мы шли постоянным арьергардом — за нами на расстоянии дневного марша следовал противник. Перед домами стояли люди в гражданской одежде; они смотрели на нас с ненавистью и бранились.

Здесь нам снова должны были оставить муку и сахар, и снова части, проходившие перед нами, распродали все населению за смехотворную цену. Недовольство революционерами росло, разжигаемое прежде всего Хёле и ефрейтором Манном, в то время как Херрман — социал-демократ — пытался его сглаживать. Этот Херрман, всегда насупленный, хмурый, был похож на мелкого чиновника и проявил себя противником всяких решительных действий.

XII

Возле Люттиха мы сделали привал. Мелинг отправился в Люттих, взяв с собой несколько человек. Я пошел в ближайший бастион и осмотрел глубокие окопы и взорванные бетонные сооружения.

Перед какой-то большой усадьбой люди из нашего полка спорили с бельгийцем.

— Господин фельдфебель! — обратился один из них ко мне. — У нас есть ордер на солому от офицера интендантской службы, но этот человек отказывается нам ее давать.

— На каком основании?

— Говорит, ему самому тогда не хватит, а у него полный сарай.

— Значит, вам надо было обратиться к офицеру. Вряд ли на владельца имения произведет впечатление, если с ним буду разговаривать я.

Мелинг вернулся из Люттиха запоздно и рассказал, что весь город якобы обвешан флагами. Французы, англичане и бельгийцы уже там. Сидят в кафе. Играют «Марсельезу», кричат «ура». Мелинг сиял от радости. А мне было невесело. Проклятое отечество оставалось мне как-никак ближе!

XIII

Наутро мы шли по длинному мосту через Маас, который по здешним понятиям считается довольно солидной рекой. Затем на том берегу часами петляли по холмам.

Уже стемнело, когда мы спустились в долину; в глубине ее лежало селение С церковью. Было холодно. Мы остановились у моста, под которым журчал ручей. Прибыли квартирмейстеры.

— Как тут дела?

— Квартиры хорошие! — закричали они.

Мы разбрелись. И вдруг я почувствовал боль в правой раненой ноге. Не такую, какая бывает, когда натрешь волдырь, а тупую, ноющую боль.

Мы шли вдоль крутого зеленого склона, с разбросанными тут и там фруктовыми деревьями и пришли к стоявшему на отшибе каркасного типа дому. Деревянная лестница блестела, словно отполированная, а прихожая на втором этаже была обшита темным гладким деревом без отделки. Вдоль стен стояло несколько сундуков и скамеек и высокие часы.

Из комнат вышел молодой хозяин с женой; они дружелюбно пригласили нас в большое помещение, где на полу лежали матрацы и одеяла.

Я сразу стянул с себя сапоги и ощупал ногу. Шрам на стопе стал болезненным на ощупь. Мы ведь уже как-никак три недели находились в пути. Я пошел на кухню и попросил теплой воды.

— Blessé?[8] — спросил мужчина и указал на ногу.

— Oui, monsieur[9].

Он сразу вскочил. Его жена принесла лохань и стул, чтобы я тут же мог опустить ногу в воду. Затем я сидел на стуле, а они у печки. За окном луна заливала холодным светом склон луга. Похоже, снова подмораживало. Эти двое выглядели на зависть здоровыми людьми. Они были молчаливы и казались довольными судьбой. К чему же попусту болтать о том, что и без слов ясно?