Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - [47]

— Ай, вай, вай! Васильев пропал! Ай, Васильев, Васильев! Наша кароша командир! Зачем ты адна раз ашибался?..

Не зная причин катастрофы, принялись расспрашивать Нурпеисова, но он плакал и плакал, и никак не мог успокоиться. Мало-помалу, сквозь акцент и слезы мы поняли, что, отправив Нурпеисова к другим постам, Васильев остался разряжать мины, которые охранял Нурпеисов:

— Моя хотел ему сказайт, что так бистра дергай мина не карашо, можно адна раз ошибайтся. Но моя стидна бил. Васильев — наша кароша камандир. Она сама кажнай раз ушила нас: осторожна обращай с мина.

Не выдержав страданий, он опустился на землю, поджав ноги калачиком, раскачивался из стороны в сторону, и вдруг запричитал по-казахски:

— Ой, Алла, Алла! Калай джаксы Адам! (О Боже, Боже! Какой был хороший человек!)

Это показалось мне комичным, но тяжелые переживания Нурпеисова передавались окружающим, следовало успокоить его. Собрав все силы, чтобы сделать лицо серьезным, я строго приказал:

— Боец Нурпеисов! Встаньте! Вы где находитесь — в ауле или на фронте?!

Нурпеисов быстро встал, принял положение «смирно», вглядываясь в меня: всерьез я говорю или шучу?

— Стоять вольно! — приказал я Нурпеисову. — Идите и выполняйте задачу, которую вам поставил старший сержант Васильев!

Войдя в форму, Нурпеисов козырнул:

— Есть! — Повернулся по-уставному кругом и побежал в лес.

Все стояли молча, охваченные тяжелым чувством. Хоронить было нечего, а траур на фронте носить не принято. Погиб замечательный человек. Но расходились мы с гнетущим ощущением нелепости произошедшего.

СТАРШИЙ ПОЛИТРУК ВАШУРА

В политотделе, куда я добрался только вечером, на меня сразу набросились с поздравлениями. Оказалось, мне присвоили очередное воинское звание: старший политрук. Поблагодарив товарищей, я поклялся, что буду честно носить это почетное звание и постараюсь оправдывать его. Велика и почетна роль политработников, но только они знают — насколько она тяжела.

В дальнем углу полутемной политотдельской землянки за низким столом сидел с отдельной коптилкой секретарь дивизионной партийной комиссии (ДПК) старший политрук Вашура, сосредоточенно работая над протоколами заседания ДПК по приему в партию, и, кажется, не замечал нашего шума. До войны мы не знали друг друга, хотя работали в смежных районах. Вашура работал секретарем парткома овцеводческого совхоза, я — в аппарате райкома. Он был намного моложе меня. Незадолго до войны Вашуру взяли в аппарат обкома, оттуда он и был мобилизован на фронт. Мне он казался чересчур деятельным. Он успевал справляться не только со своей непосредственной работой, но и каким-то образом прежде всех мог разузнать новости. Он первым из нас узнавал об оперативных планах дивизии. У него раньше всех появлялась оперативная карта нового района. Он напористо и энергично вмешивался в дела, казалось, ему неподсудные и совершенно его не касавшиеся. Мимо его внимания ничто не могло пройти незамеченным — такова была широта его интересов. Вместе с тем он был чутким, отзывчивым товарищем, его уважали и ценили.

Когда все утихло, я подошел к нему и присел на чурку напротив. Рассматривая меня сквозь мерцающий огонек коптилки, он протянул:

— О-о, товарищ старший политрук! Привет, привет! Поздравляю с повышением! — Потянулся через стол и пожал мне руку.

— Что-то у тебя появилось много работы, — окинув взглядом бумаги, заметил я.

— О да! Заваливают заявлениями — солдаты и офицеры! В иной день до тридцати — сорока оформлять приходится. Вот видишь, — он приподнял со стола целую кипу заявлений в партию. — В первые дни войны куда меньше вступало, а ведь сейчас положение гораздо более тяжелое. Собственно, это вполне закономерно. Люди не паникуют и не падают духом, наоборот, хотят усилить борьбу, во что бы то ни стало добиться победы, а коммунисты для них — образец такой самоотверженной борьбы, которая только и может спасти страну и обеспечить победу. Видимо так. Чем еще можно объяснить эту тягу людей в партию. Как ты думаешь?

— Ты прав, — согласился я, — ситуация изменилась, люди много испытали, видели и теперь более осознанно идут в бой и по-другому сражаются, они убедились на собственном опыте, что единственная возможность отделаться от ненавистной фашистской собаки — это размозжить ей голову.

Мне хотелось узнать у Вашуры, каковы ближайшие планы командования, ради этого, собственно, я и подошел, был твердо уверен, что уж он-то в курсе.

— Ну каковы? — переспросил он. — Прежде всего, нашу дивизию снимают с южного участка фронта. Пойдем мы на запад. Нам придают одну бригаду морской пехоты. Видимо, в ближайшем будущем будем наступать.

— Вот это интересно!

— Да, — подтвердил Вашура, — обязательно будем наступать. Хватит обороняться. Оборона без наступления — это гибель. Так учил Ленин.

Хотя это и составляло военную тайну, вскоре слухи поползли уже из различных источников: у Тихвина сосредоточивается большая ударная сила под командованием генерала Мерецкова, наступление этой силы ожидается со дня на день. Заметно улучшилось и снабжение армии. Артиллерийский полк дивизии получил несколько боекомплектов, стрелковые полки тоже пополнили боеприпасы и получили минометы и автоматы. В дивизии впервые была образована отдельная рота автоматчиков. Улучшилось продовольственное и вещевое довольствие. Прибывало пополнение. Фронтовые дороги из деревянного и ледяного настила связали нашу армию с тылами и базами снабжения в обход Тихвина.