Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - [42]

— А вот что! — сказал командир полка. — Давай-ка на задний ход да подбери вываленные ящики. Да еще раз помолись своему богу, что ни один не взорвался — ящики-то со снарядами. Вези их на станцию, потому что нам теперь везти их не на чем. — Показал на изуродованную повозку: — Не починишь, напрочь раздавил.

Машинист, ободренный таким исходом дела, крикнул:

— Сережа! Дай задний! Да потихоньку!

Паровоз натужно зашипел, чихнул несколько раз паром и тихо откатил назад.

Мы наконец увидели всю картину. Повозка лежала поперек рельсов вся наперекосяк, с переломанными колесами, вывалившиеся из короба ящики сползли под откос, а по ту сторону полотна стоял еще бледный ездовой и успокаивал, держа под уздцы, двух перепуганных лошадей.

Очистили путь от обломков, подогнали паровоз поближе и, чтобы ускорить дело, все вместе принялись подносить и подавать ящики на тендер. Взяв комвзвода боепитания, паровоз дал задний ход и быстро укатил домой, в Волхов. Ездовой повозки сел на лошадь, другую привязал сбоку и присоединился к нашей кавалькаде. Где-то далеко позади нас, грянуло несколько сильных взрывов. Это взлетела на воздух наша плотовая переправа.

Вот так противник проворонил уход нашей дивизии. А во время переправы фашисты, сами того не ведая, даже отсалютовали нам несколькими трассирующими очередями из пулемета. Да еще и заплатили при этом — семь солдат выбыли из «армии великого рейха».

Дивизия втягивалась в Волхов. Через несколько километров пути мы уже пересекали передовую линию обороны Волховской гидростанции, некоторое время мы даже видели станцию — огромную, она протянулась изогнутой темной лентой и вскоре скрылась в предутренней мгле.

Стали встречаться огневые позиции минометчиков и артиллеристов, а ближе к городу — и зенитчиков. Далеко на востоке занимался слабый рассвет. Ветер дул порывами, от этого снег сыпался то гуще, то совсем переставая. Но мороз, казалось, только усиливался. Над Волховом — ни огней, ни дымков. Затемнение и тишина в городе соблюдались идеально. Даже паровозы, маневрируя по станционным путям, лязгали на стыках будто с придыханием.

Устав сидеть в седлах, мы спешились и несколько километров шли пешком, ведя лошадей в поводу. Ночная дрема вроде уже прошла, но усталость только начинала развиваться. Мороз для меня не был новинкой, в жизни я не раз встречал почти вдвое более крепкий, чем нынешний тридцатиградусный, но тут почувствовал, что за дорогу не просто сильно промерз — закоченел. Наверно, сказались и бессонная ночь, и то, что со вчерашнего дня я ничего не ел; направляясь после обеда в инженерную разведку, я не предполагал, как затянется это предприятие, а в пути да еще при спешном выходе из окружения никто и не думал о еде.

В город мы вступили со стороны железнодорожной станции, здесь, на станции, должна была временно дислоцироваться наша дивизия. Поблагодарив офицеров артполка за предоставленную лошадь и внимание, я передал поводья ездовому, а сам зашел в первый попавшийся дом.

Дом оказался барачного типа, нижнее помещение — очень большое, целый зал, и весь пол, до самого порога, был завален спящими — вперемешку солдатами и офицерами. Что-то всколыхнулось во мне, подумалось: наши офицеры не искали иного, чем у солдат, комфорта, ведь они отличались от солдат только по чину и военной подготовке, но отнюдь не по социальному положению. Хотелось одного — упасть и забыться. От непривычной верховой езды ныли и подкашивались ноги, а внутри, казалось, закаменело. Осмотревшись, увидел свободное местечко у самой плиты, она уже притухала, но все еще излучала много тепла; осторожно пробравшись через спящих, я лег на пол рядом с бойцами, укрыл голову воротником полушубка и провалился в сон.

ПРИКАЗ СТАВКИ: БОЕВЫЕ СТО ГРАММ ЕЖЕСУТОЧНО

К девяти часам утра, подталкивая, меня кто-то будил. Я встал и осмотрелся. Солдаты, гремя котелками, сновали, спеша одни на улицу к кухне, другие, с полными котелками, возвращались обратно. В переднем углу за большим хозяйственным столом сидели два офицера, перед ними стоял старшина и что-то говорил, одновременно выкладывая из вещевого мешка консервы, колбасу, масло, сахар, печенье, а затем, боязливо оглянувшись, вытащил из кармана полушубка литр водки и поставил на стол перед офицерами.

Увидев эту сцену, я возмутился, хотел было немедленно подойти и выяснить — по поводу чего и кто позволил выпивку?! Но, посмотрев на себя, постеснялся: правый бок, на котором лежал, был весь белый от пыли, полушубок и, очевидно, весь я — вымазан и измят, шапка и рукавицы тоже в пыли. Я поспешил на улицу. Быстро снял с себя снаряжение, верхнюю одежду, хорошенько ее выхлопал и почистил. Затем вынул из сумки полотенце, мыло, выбрал свежий сугроб и стал умываться снегом. Кто-то подошел сзади, поскрипывая снегом. Это был повар Руденко, который не раз кормил меня в дни жестоких боев за Гайтолово и Тортолово. А сейчас он держал перед собой большой ковш с водой, поздоровался со мной как со старым другом и предложил:

— Держите руки, товарищ политрук, я вам солью.

Я охотно подставил ладони. После снега, резко обжигавшего лицо, приятно было умыться слегка подогретой водой. Поблагодарив Руденко за заботу, я подхватил свои вещи и, гонимый холодом, поспешил в дом. Устроив полушубок на вешалке и приведя себя в порядок, я подошел к офицерам и представился: