Война начиналась в Испании - [165]

(выпрямившись и овладев собой). Вы сказали мне, падре, что уже сделали все. Вы предложили ей исповедаться?

Иезуит (холодно). Да.

Священник. Она отказалась?

Иезуит. Наполовину.

Священник. Как это?

Иезуит. На мои вопросы: веришь ли в бога, в нашу святую мать-церковь? — она не ответила «нет»…

Священник (с надеждой). Не ответила «нет»?

Иезуит. Не ответила «нет», но сказала: да, я верю в мой народ, верю в Испанию…

Священник. Из-за того, что человек верит в них, перед ним не закрывается путь к вере в бога. Вы отпустили ей грехи, хотя бы условно?

Иезуит (холодно). Нет.

Священник. Но почему?

Иезуит. Не могу предположить, что она раскаялась…

Священник. Но ведь и иного тоже нельзя предположить… (Подходит к Нинье.) Посмотрите на нее. Не кажется ли вам, что это окровавленное, истерзанное тело похоже на тело Спасителя?

Иезуит. Вы бредите, сеньор Священник! Какая ересь!

Священник. Телесные муки каждого человека — это страсти Христовы. Это его следы. Я их вижу. Я их узнаю. Это израненное тело; эти струйки крови, текущие по рукам и ногам… Разве не напоминают они, падре, святую фигуру распятого Христа?

Иезуит. Какой ужас!

Медсестра (Священнику). Она кончается! (Старается поправить Нинье волосы и закрыть ноги, но это ей плохо удается — тело вдруг охватывает предсмертная дрожь, словно оно хочет поскорее покончить со своей собственной агонией.)

Священник. Ego te absolvo… in nomine Patris et Phillio et Spiritu santi, amén[102].

Медсестра повторяет: «Амен» — и опускается на колени.

Иезуит (падает на колени и закрывает лицо руками). Господь! Господь!

Наступает страшное молчание, слышен шум голосов на улице. Наконец дверь открывается и входят два гражданских гвардейца. За ними — толпа людей, Марокканцы и фалангисты. Вперед выходит Судья; не обращая никакого внимания на мертвое тело и словно не зная, что произошло, он обращается к Священнику.

Судья. Сеньор Священник, вы арестованы. Будете находиться под домашним арестом до особого распоряжения. (Иезуиту.) А вы, падре, тоже уходите отсюда… Пойдете с нами…

Священник (сломленный, печально). Что вы хотите делать?

Судья (грубо). Пошли!

Гражданские гвардейцы хватают Священника и толкают его к выходу.

Иезуит хочет вмешаться, но Священник останавливает его жестом.

Священник. «Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божьими. Блаженны изгнанные За правду, ибо их есть Царство небесное…»

В этот момент Иезуит решительно останавливает Гражданских гвардейцев, толкающих Священника к выходу, бросается к его ногам и целует ему руки.

Иезуит. Простите!

Священник (поднимая его). «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить на меня…»

Гражданские гвардейцы оттаскивают Священника и уводят; Иезуит неподвижно стоит, точно пригвожденный к полу; Медсестра рядом с ним с ужасом наблюдает за всей этой сценой. Группа фалангистов направляется к мертвому телу, и в этот момент гаснет свет.

Перемена декораций.

Снова появляются, как и прежде, Три девушки и Дети у источника.

Три девушки

— Положили ее тельце

Бедное на носилки.

— И уже мертвую повесили

На высокой ветке.

— Снег, такой сердобольный,

Всю ночь поет ей песни,

Убаюкивает ветками

Да укутывает морозцем.

— Ты была партизанкой, Нинья,

Партизанкой была бесстрашной

И умерла, как мужчина,

Раненная из засады.

— А мечта твоя, Нинья, —

Это мечта всей Испаньи.

— Со смертью твоей геройской

Надежда стала мечтою.

Перемена декораций.

Вначале на сцене темно; постепенно светлеет, и становится виден горный пейзаж со снегом и соснами. По снегу медленно идут партизаны, видны лишь их силуэты. Слышно, как они говорят между собою.

Чамуско. Далеко ее затащили!

Кармона. И высоко!

Монтиньо. Словно для того, чтобы руками не достать!

Педрисо. Даже глазами!

Пастух. Иди за мной, Монтиньо. Мы ее снимем с дерева, а они пока под снегом, в земле, приготовят ей дорогу на небо…

Астуриец. Быстро не получится: трудно пробить ледяную корку. Мать, тебе отдаем ее — она всегда была твоей и какое-то время нашей!

Тристан. Она всегда будет нашей!

Себастьян. Глубже, глубже и скорей, скоро рассвет!

Перемена декораций.

Вновь появляется хор.

Три девушки

— На заре схоронили Нинью

В снегу партизаны.

— И такой пошел снег,

Чтоб укрыть ее, такой снег,

Что возник обелиск из снега,

Белый сверкающий холм.

И тишина завернула ее

В грез своих саван.

— Безмолвные горы ее приютили.

— Безмолвные горы ее стерегут.

— Одна лежит, партизанка Нинья,

— Одна, как мечта; одна, как Испания.

— И когда пройдут партизаны

По этим снегам высоким,

Возьмут они от Ниньи

Всего по чуть-чуть, не больше:

— След ее легкий,

— Души ее вздох,

— Звук ее имени,

— Эхо шагов.

— Это здесь бывала Нинья,

Партизанка зари алой,

К небу взор свой обративши,

А к земле — оружье мести!

— И покой ее могильный

Тишина оберегает.

— Здесь сама Весна уснула,

Погребенная под снегом.

— Но про то никто не знает,

Даже тени облаков.

— Лишь другая партизанка

Может эту воскресить!

Перемена декораций.

Картина девятая

Высокая снежная вершина. Могильный холмик, занесенный снегом. Входят Три старухи, закутанные в черные накидки, и садятся у могилы.

Три старухи

— Какой неудержный обвал