Война - [6]

– Знаю то, что ты о себя расскажешь.

– Так вот, я тебе скажу, что ты вообще ничего про меня не знаешь. Это у тебя благополучная семья, ты в Америке жил… И тебе твой богатенький папочка в любой момент мог отваливать столько бабла, сколько ты попросишь…

– Он не богатенький…

– Ты еще скажи, что он бедный. Думаешь, я дура? Не могу себе представить, за какие деньги он здесь работает? Финансовым директором комбината? Причем не в Москве, не в Питере, а здесь, у нас? Я знаю, сколько ему дали бабла, чтобы он переехал из Америки в российскую провинцию. Так что не надо мне гнать…

– Он не богатый. По Америке он не богатый.

– А здесь не Америка, здесь Россия… Опять же, дело не только в деньгах. Тебя родители, наверно, воспитывали, проводили с тобой время, куда-то возили… А я практически с двенадцати лет живу сама по себе. Родители хорошо если год прожили вместе после того, как я родилась… У мамы потом постоянно новый мужчина… Нет, я не говорю, что я бедствовала, нет. Деньги какие-то она мне давала и тряпки покупала, когда было за что. У нас, в общем, была нормальная семья. Почти нормальная…

Вика делает долгий глоток пива. На сцене настраивается следующая группа. Барабанщик бьет по большому барабану.

Вика говорит:

– Пошли отсюда. Мне здесь надоело…

Она берет бокал, допивает пиво. Кевин молча смотрит на нее.

* * *

Кевин и Вика заходят в подъезд сталинского дома. Кевин нажимает кнопку лифта. Вика прислоняется к стене, закрывает глаза.

– Ты пьяная, – говорит Кевин.

– Нет, я не пьяная. Я просто устала.

Двери лифта раздвигаются. Кевин и Вика заходят.

* * *

Стены в комнате Кевина заклеены постерами фильмов – Hostel, Hills Have Eyes, Psycho, The Strangers – и групп – Rancid, NOFX, Propagandhi. На полу разбросаны шмотки, книги, тетради. На столе у окна – открытый ноутбук «Мак-Эйр».

Вика садится с ногами на диван, придвигается к стене.

– Рассказать тебе, как я потеряла девственность?

– Потеряла что?

– Ну, как у меня был секс в первый раз?

– Рассказывай. Если хочешь. Мне…

– Мне было пятнадцать лет. Мама была в Москве – она тогда встречалась с одним московским мужиком и часто ездила к нему на выходные. Я пообещала ей, что сделаю уборку в квартире к ее возвращению, а она должна была приехать утром. Ну и, в общем, я гуляла поздно и пришла домой уже в час ночи. А чтобы маму не огорчать, стала делать уборку. И вышла в два часа на улицу выбивать ковер. А там на лавочке сидел мужик – ну, это он тогда казался мужиком. Я б сейчас сказала «парень», ему, может, было лет двадцать семь или двадцать восемь. Я вообще не испугалась – ну сидишь там и сиди, мне-то что за дело. Да, оно конечно, поздно, но ведь это не глухой какой-то закоулок. Ну и я, в общем, выбиваю свой ковер, а он сидит и курит и поглядывает на меня. А потом подходит, говорит: вам помощь не нужна? А я ему: а я уже почти закончила, мол, раньше надо было подойти. А он: я, типа, стеснялся. В общем, мы потом на лавочке сидели. Он хотел пойти ко мне, но я сказала: мама дома спит. Ну и прямо на скамеечке мы это сделали. Только на другой, которая на том конце двора, далеко от нашего подъезда. Причем он меня не принуждал. Нет, конечно, он меня раскручивал на это, но не то чтобы там принуждение или насилие. Я могла бы сказать «нет», взяла ковер бы и пошла домой, но я сама осталась. Я не знаю, почему я это сделала. И я не знаю, кто он, как его зовут. А потом уже много было всего. Я даже с богатыми мужиками встречалась. За деньги. Опять же, не из-за того, что эти деньги были мне нужны. Я просто так хотела. Сама.

Кевин молча смотрит на Вику.

Вика спрашивает:

– И тебя не обламывает все это, что я тебе рассказала? Ты не стал из-за этого хуже ко мне относиться?

– Нет.

В открытую форточку доносится шум машин и трамваев, проезжающих под окнами.

* * *

Саша и Иван сидят на бетонном обломке. Позади – гаражи, покрытые граффити, впереди – железная дорога, а за ней – опять гаражи. Дальше – районы однотипных девятиэтажек и деревья c желтеющими листьями.

– …Ты уверен, что он нам нужен? – спрашивает Иван.

Саша кивает. Иван поднимает с земли пивную пробку, подбрасывает, отфутболивает.

– Он может отказаться или согласиться, это его дело, – говорит Саша. – Но инфа от него не уйдет налево.

– Ты думаешь? А если он в контакте с ментами?

– Нереально.

– Что Оля скажет Жене?

– Что просто хотим познакомиться, пообщаться. «Интересный человек».

– Женьке вообще ничего про нас не скажем?

– Нет. Она ничего знать не должна. И никто со стороны не должен. Вика, Кевин…

– Ну, Кевин же такой леворадикал, панк…

– Ну и что? Он живет в чужой стране, у него в голове каша. Во что-то он врубается, во что-то нет…

– То есть ты ему не доверяешь…

– Не то чтобы не доверяю, но для нашего дела – чем меньше людей будут знать, тем лучше. Кевин – нормальный чувак, без понтов, хоть папа и большой босс на комбинате. Но он здесь временный человек, приехал пожить, пока папа работает в России. Его наши дела не касаются…

– Вика… Тусовалась с анархистами, панками…

– Это ничего не значит. Тусовка неэффективная, на уровне болтовни в Интернете…

– Я не про тусовку, я про Вику…

– Нет. Я ее не вижу в этом. Она – человек настроения. Ей все сначала нравится, потом надоедает. Сегодня она в музыкальной левой тусовке, завтра ей все это надоело, и она идет в мажорный ресторан снимать богатых мужиков. Я не говорю, что это плохо. Это – ее дело. И я к ней офигенно отношусь, но нам не нужны те, кто потусуются, а потом отвалят. Нам вообще не нужно много людей… Чем больше народу в курсе, тем больше риск засветки. А этого мы не можем себе позволить…