Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - [253]

Похороны эрцгерцога и его супруги в Вене 3 июля не были пышными. Кайзер сообщил, что приступ люмбаго мешает ему на них присутствовать, но реальная причина, по-видимому, была в том, что до него и его правительства тоже доходили слухи о готовящемся убийстве. Во всяком случае Дуалистическая монархия попросила, чтобы на похоронах присутствовали не главы государств, а только их послы в Вене. Даже в смерти жесткий придворный этикет соблюдался для несчастной четы: его гроб был больше и стоял на более высоком возвышении, чем ее. Церковная служба в часовне Габсбургов длилась всего пятнадцать минут, после которой гробы погрузили на катафалк, чтобы отвезти на вокзал. Так как эрцгерцог давно знал, что его жене не будет позволено лежать рядом с ним в усыпальнице Габсбургов, он распорядился, чтобы их обоих похоронили – когда придет время – в одном из их любимых замков в Артштеттене в Нижней Австрии, где они покоятся по сей день. Спонтанно выражая свое возмущение тем, как проводятся похороны, члены знатных семей империи шли за гробами на вокзал. Простые жители Вены наблюдали за проезжающим кортежем, как сообщал российский посол, скорее с любопытством, нежели с печалью, а карусели в парке Пратер продолжали весело кружиться. Гробы погрузили в поезд, а затем повезли на барже через Дунай в такую сильную бурю, что они чуть не упали в реку[1590].

Еще до похорон началось обсуждение вопроса, что должна сделать Австро-Венгрия, столкнувшись, по всеобщему признанию, с возмутительной провокацией со стороны Сербии. Точно так же, как трагедия 11 сентября 2001 г. дала возможность сторонникам жесткого курса настоять на том, что они всегда рекомендовали сделать президенту Бушу и премьер-министру Блэру – начать вторжение в Афганистан и Ирак, – так и убийство в Сараеве широко распахнуло двери для тех людей в Австро-Венгрии, которые хотели решить проблему южных славян раз и навсегда. Это означало уничтожение Сербии – все считали, что за убийством стоит эта страна – в качестве первого шага к утверждению господства Австро-Венгрии на Балканах и установлению контроля империи над своими собственными южными славянами. В националистической прессе Сербия и южные славяне, как извечные враги Австро-Венгрии, по лучали эпитеты, которые сильно отдавали социал-дарвинизмом. «Теперь всем должно быть ясно, – написал 28 июня в своем дневнике ведущий консервативный политик и мыслитель Джозеф Редлих, – что мирное сосуществование этой полунемецкой монархии, обладающей родственными отношениями с Германией, и балканского национализма с его фанатической кровожадностью невозможно»[1591]. Даже те представители правящих классов, которые горевали о Франце-Фердинанде, говорили об отмщении, тогда как его враги бессердечно обвиняли его в том, что раньше он мешал войне с Сербией[1592].

Конрад, который, как начальник Генерального штаба, требовал войны еще со времен боснийского кризиса в 1908 г., узнал эту новость, когда пересаживался с одного поезда на другой в Загребе. Он немедленно написал своей любимой Джине. За этими убийствами явно стоит Сербия, и Австро-Венгрии давно уже следовало бы заняться ею. Будущее Дуалистической монархии теперь выглядит мрачно, продолжал он: Россия, вероятно, поддержит Сербию, и Румынию тоже придется считать врагом. Тем не менее, писал он Джине, война должна быть: «Это будет безнадежная борьба, но ее следует вести, потому что такая старая монархия и овеянная такой славой армия не могут уйти бесславно». Смысл его слов, обращенных на следующий день в Вене к его собственному Генеральному штабу и канцлеру, как отметил Берхтольд, был прост: «Война. Война. Война»[1593]. Конрад и думать не мог предпринять что-то менее существенное, чем провести мобилизацию армии в качестве средства для оказания давления на дипломатическое решение. Когда это случилось во время Балканских войн, сказал Конрад Берхтольду, боевой дух армии сильно пострадал. «Лошадь, – как любил говорить генерал, – которую три раза останавливают перед барьером и не дают ей прыгнуть, больше не приблизится к нему»[1594]. Когда в конце июля кризис достиг своей остроты, Конрад продолжал оставаться твердым противником частичной мобилизации и против Сербии, и против России из дипломатических соображений. Он также не рас сматривал ограниченную войну против Сербии с остановкой в Белграде, как собирались предложить Грей и другие[1595]. Воинственный настрой Конрада нашел широкую поддержку у его коллег-офицеров, включая военного министра генерала Александра Кробатина и Потиорека в Боснии, который был непоколебим в своем желании отомстить Сербии отчасти из-за смущения ввиду своей собственной неспособности защитить эрцгерцога.

В министерстве иностранных дел, особенно среди молодых служащих, многие из которых восхищались Эренталем и его активной внешней политикой, мнение склонялось в пользу жесткого ответа на это убийство. Оно было аргументировано тем, что Австро-Венгрия не хочет утратить свое значение в мире, как ее сосед на юге – Османская империя. Как сказал Редлиху граф Александр Ойос, которому суждено было играть решающую роль в последующие несколько недель: «Мы еще способны принимать решения! Мы не хотим и не должны уподобляться больному. Лучше быть уничтоженными быстро»