Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - [255]

.

Так что через неделю после убийства Германия дала Австро-Венгрии так называемый карт-бланш, и Европа сделала гигантский шаг к всеобщей войне. Это не означает, как доказывают некоторые, что Германия приняла решение начать такую войну ради своих собственных целей. Скорее ее руководители были готовы принять такую возможность отчасти потому, что если войне суждено было начаться, то для Германии это время было благоприятным, и отчасти потому, что Австро-Венгрию нужно было сохранить как союзника. А также были такие люди, как сам Вильгельм и Бетман, имевшие власть решать, быть войне или миру, и которых в конечном счете убедили, что война – лучший вариант для Германии, – или у них просто не хватило мужества сопротивляться нажиму, оказываемому на них, и доводам тех, кто хотел войны. И возможно, они просто устали, как и многие европейцы, от напряжения и кризисов и хотели развязки. Прыжок в темноту, как сказал Бетман в разговоре со своим личным секретарем Куртом Рицлером, имеет свою привлекательность[1608].

Действия Германии, как и действия ее друзей и врагов в этот последний мирный период, следует понимать в контексте предшествующих десятилетий и допущений, которые лежали в основе размышлений ее руководителей. В конце концов, только несколько человек – в частности, Бетман, Мольтке и кайзер – определяли политику Германии. На них и их подчиненных, которые подталкивали их к действиям, влияло то, что они были склонны видеть скорее угрозы, нежели возможности. Они боялись левых внутри страны, и, когда бросали взгляд за границу, их давние страхи оказаться в окружении усиливались еще больше. К 1914 г. военные в Германии считали само собой разумеющимся, что им придется воевать на суше на два фронта. В мае того года Георг фон Вальдерзее – начальник хозяйственного снабжения армии Германии – написал меморандум, в котором говорилось, что у Германии есть определенные враги, которые, скорее всего, нападут одновременно и которые вооружаются ускоренными темпами; руководители Германии должны не поддерживать мир любой ценой, а, скорее, укреплять свои вооруженные силы путем призыва в них всех имеющихся молодых людей, если это необходимо, и быть готовыми к войне в любой момент[1609]. Также казалось, что Антанта угрожающе сильна, в то время как Тройственный союз становился слабее. Военный союз между Францией и Россией углубился, и теперь Великобритания и Россия двигались к большему военному сотрудничеству. И хотя англо-российские военно-морские переговоры в то лето так и не увенчались успехом, они сослужили службу – усилили мрачные предчувствия Германии. На следующий день после убийства эрцгерцога Бетман сказал своему послу в Лондоне князю Максу фон Лихновски, что у него есть достоверные сообщения о том, что готовится соглашение, по которому британские фрахтовщики будут перевозить русские войска на Балтийское побережье Германии[1610]. Неделей позже, когда Австро-Венгрия потребовала и получила свой карт-бланш, Бетман сказал одному известному политику-националисту: «Если начнется война с Францией, Англия выступит против нас до последнего солдата»[1611]. А что еще больше ухудшало ситуацию – Германия и Австро-Венгрия не могли рассчитывать на других своих союзников: Румыния, вероятно, переметнется в лагерь противника, да и Италия была ненадежной. Поллио, начальник ее Генерального штаба, казался и компетентным, и желающим сотрудничать с Германией и Австро-Венгрией, но, как спросил Вальдерзее в мае того года, «Как долго продлится его влияние?». Это был пророческий вопрос. Поллио умер в день убийства в Сараеве, а правительство Италии назначило его преемника лишь к концу июля. Готовность Италии воевать на стороне своих союзников оставалась – как и всегда – под сомнением[1612].

Именно могучий восточный сосед был причиной большинства кошмаров руководителей Германии. Отражая идеи социал-дарвинизма того времени, многие немцы видели в славянах, и особенно в России, естественных конкурентов тевтонской расы. Вильгельм был далеко не одинок, страшась славянских орд, несущихся на запад. Его слова часто звучали как речи правых политиков в Соединенном Королевстве в наши дни, обеспокоенных проблемой восточных европейцев, штурмующих британские порты, или консервативных американских республиканцев, испытывающих такую же озабоченность в отношении мексиканцев. «Я ненавижу славян, – сказал он военному атташе из Австро-Венгрии с поразительной бестактностью, учитывая большое количество славян, проживавших в Дуалистической монархии. – Я знаю, это грех, но я ничего не могу с собой поделать». Сербия, как он любил выражаться, была «свиной монархией». Его высокопоставленные военачальники, такие как Вальдерзее и Мольтке, пророчески говорили о надвигающейся на Германию необходимости воевать за само свое существование как народа и культуры. Они также считали такие доводы удобными, когда подталкивали правительство весной и в начале лета 1914 г. к большому увеличению ассигнований на армию[1613].

Бросая взгляд назад, любопытно отметить, насколько мало внимания руководство Германии уделяло альтернативам войне как способу разорвать окружение. Да, Бетман надеялся на восстановление дружественных отношений с Великобританией, но после провала миссии Холдейна двумя годами ранее оно все более казалось маловероятным. Кайзер время от времени выражал надежду на то, что давний союз между двумя консервативными монархиями Германии и России может быть возрожден, но сомнительно, чтобы он на самом деле верил в такую возможность. В 1914 г. известный банкир Макс Варбург записал свой разговор с ним: «Вооружение России, большое строительство в ней железных дорог были, по его мнению, подготовкой к войне, которая могла разразиться в 1916 г.