Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами) - [53]

- ...а когда он, не допив молока, выбежал из хаты, того уже и след простыл...

- В гражданской войне всё опять и опять повторяется!..

- Не велика у ней, знать, фантазия! - перебил поручика Науменко подпоручик Морозов.- Ведь это же почти что прошлогодняя история с этим...как его? - с Ленцем... Помнишь?..

Мы въезжали на холм за оврагом.

Над забором поместья свисали тяжелые ветви черешен.

С подвод 3-го взвода быстро повскакали солдаты.

- Назад!..

Узнав голос поручика Скворцова, я удивленно обернулся. Балансируя, поручик Скворцов стоял на подводе.

- Назад! - кричал он.- Ершов! Тыкин! Подойко!.. По подводам! По по-д-во-дам!..

- Неслыханно, господа! И что за добрая муха его укусила! - сказал, не менее меня удивленный, подпоручик Морозов.- А?.. Что за черт!.. Из Савла да в Павла!..

Ершов, Тыкин и Подойко, звеня котелками, уже бежали назад к подводам.

- Подождите! Да рассказывай дальше,- снова обратился я к поручику Науменко.- Действительно, происшествие не совсем-таки обыденное!..

- Ну и вот...

И лицо поручика Науменко разгорелось от возбуждения.

- Когда наша рота пошла в бой,- рассказывал нам поручик Науменко,оставшийся при обозе штабс-капитан Карнаоппулло отправился в халупу пить молоко. Пользуясь простодушием Кишечникова и его незнанием службы, один из перебежчиков, тот, что глядел исподлобья, попросил у него разрешения оправиться, ушел за хату и больше не вернулся. Оставив второго перебежчика, Кишечников побежал искать его по всем хатам; попал также и в ту, в которой за крынкою молока сидел штабс-капитан Карнаоппулло. Штабс-капитан поднял на ноги всех нестроевых и даже подводчиков, но было уже поздно. Сбежавшего красноармейца не нашли. Тогда рассвирепевший штабс-капитан тут же, возле подводы, расстрелял и Кишечникова, и второго красноармейца - скуластого парня с красным лицом,- обвиняя их обоих в содействии побегу.

- Да, да!..- повторял поручик Науменко.- Попадись под горячую руку... капитану или ротному... Зве-ери!.. А ведь сбежавший был шпионом,- вы знаете это?

...Мы уже спускались с холма... Поручик Науменко все еще сидел у нас на подводе. Понемногу возбуждение его прошло, и на лицо вновь набежала знакомая нам улыбка.

- Эй, поручик Скворцов! Откуда такое богатство?..- закричал он вдруг, приподнявшись.

Несколькими подводами за нами голый до пояса поручик Скворцов расправлял над головою новую, белую рубашку.

- А что?.. Завидно? - крикнул тот, уже продев сквозь рубаху голову.

- Да нет!.. Но откуда?..

- Да оттуда!

Поручик Скворцов указал рукой на поместье, уже едва-едва чернеющее вдали.

- Подарили?..

- Еще что!.. Кто теперь дарит!.. Родичи там у меня есть, из недорезанных... Тетка...

Кружилась пыль. Подводы наезжали на подводы. Холмы за нами опускались в полутьму.

ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ

Красные наступали...

Три дня подряд, каждую ночь, шла в бой наша рота.

Мы защищали большую, богатую колонию, Гальбштадт или Куркулак,- не помню... Помню одно: на каштановых деревьях ее главной улицы болтались три трупа. Помню еще и лицо одного повешенного. Оно было вздуто, особенно щеки, которые выступали вперед и хоронили провалившийся вглубь нос. На длинной веревке под бородой повешенного болталась дощечка; "дезертир". Дощечка раскачивалась под ветром и, легонько ударяя о колени повешенного, вновь отскакивала далеко вперед.

- Вот!.. А вы говорите, своих не вешаем!..- сказал как-то штабс-капитан Карнаоппулло.- Как не вешаем! И по три сразу...

- Да разве свои это? Ведь это те же красноармейцы! Вот если б офицера на вешалку вздернули.

- Еще что!.. А Ивановского позабыли?.. Мало?

И штабс-капитан отошел от ротного и нахмурился. В последнее время штабс-капитан хмурился очень часто. И всегда только в присутствии ротного. И всегда - отворачиваясь.

А около штаба полка дни напролет толпились солдаты и офицеры.

Около штаба расстреливали пленных латышей.

- Ты полковника Петерса видел? - на третий день боев и расстрелов спросил меня поручик Науменко.- Не правда ли, как битый ходит?.. Видел?

- Видел.

- А знаешь почему?.. Своих - латышей этих - жалеет. Сам ведь латыш! Говорят, места не находит. А по ночам, говорят, сидит в темной халупе, сжимает голову руками и рычит, как раненый зверь.

На четвертый день красные нас выбили. На пятый мы выбили красных.

Когда мы вновь входили в колонию, на трех каштанах главной улицы болтались три наших офицера, взятые красными в плен за день перед этим.

В бою на пятый день 7-я рота потеряла убитыми и ранеными около половины штыков. 8-я - треть. 5-я и наша - всего несколько.

- Как странно бьет артиллерия красных!.. На одном участке сметает решительно все; на другом, тут же рядом, только и дает перелеты и недолеты.

- А это смотря кто стоит на орудии. Если старый барбос - офицер еще с германской...

Поручик Скворцов удивленно посмотрел на ротного.

- Неужели вы думаете, что старые офицеры так же старательно, как когда-то по немцам, бьют теперь и по нашим цепям?

- Привычка!..- коротко ответил ротный, задумавшись.

Мы сидели на траве, составив винтовки и сбросив с плеч тяжелые, уже вновь пополненные патронташи.

- Хоть бы дня три отдыха дали! Устали до черта!..- жаловался поручик Науменко.- Ноги едва носят. Засыпаешь прямо в цепи...