Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами) - [51]

- Вот и пришли,- сказал поручик Науменко, только что окончив рассказ о расстрелах в Одессе.- Это и есть знаменитый зверинец. А ну, что тут такое?

Мы подошли к забору.

За забором, по полю, по которому, точно играя в перегонку, скользили легкие перекати-поле, с трех сторон, рассыпавшись в цепи, метались солдаты. Они загоняли в тупики забора испуганную зебру и двух низкорослых рыжих лошадей,- кажется, пони.

- Лови! Лови!

Солдаты возле зебры кричали и свистели. Некоторые, точно приплясывая, топали ногами.

- Лови! Лови-и!

- Тащи седло! Петька, седло тащи! Махом!

- Господин капитан! Забегайте, господин капитан! Слева забегайте!

Но капитан уже схватил зебру за гриву и, гикая, бежал рядом с ней. Цепи за забором перепутались и густой массой, беспорядочно, точно при атаке, бросились за капитаном.

- Расходись!

Я оглянулся. По дороге к нам подъезжал какой-то офицер в полном походном снаряжении.

- Расходись!.. Приказано всякие безобразия в имении прекратить! крикнул он, придерживая лошадь. Но вдруг откинулся назад и захохотал тоже, раскатисто и громко.

По полю, быстро обгоняя пони и вырвавшуюся из рук капитана зебру, бежали два страуса. Под хвостами у них болталась подвязанная бумага. Бумага горела.

Я оставил поручика Науменко на заборе и тихо побрел дальше.

Ни ручейка, ни пруда под имением я не нашел.

Когда я возвращался в штаб, солдаты около сарая в конце улицы толпились, как и час тому назад.

Из открытых дверей на улицу все еще доносились крики, на этот раз женские.

- Как дерганет по задам,- рассказывал возле дверей унтер-офицер сверхсрочного типа.- Как дерганет - аж полосы!..

- Ей-богу, не понимаю! - ворчал вечером поручик Скворцов, расстилая шинель под деревом.- Вдруг ни с того ни с сего: беречь птицу!., беречь имение!., беречь деревья!..

И, помолчав, он повысил голос:

- Капитан!

- Ну?

- Варенья хотите, капитан?.. Знаете, вишневого? А?.. Сла-адкого!.. На хлеб или в чай... Хотите?..

- Ну?

- Ну!.. Ну!.. Ну, так закройте глаза, отвернитесь и спите. Утром варить будем!

Когда я засыпал, деревья над нами тревожно гудели. Изредка в тишину кустов срывался треск веток и ползла глухая, сдержанная матерщина.

...Варенье утром варил сам штабс-капитан Карнаоппулло.

Легкие бои, почти случайные... Колония Пришиб... Ро-зенталь... И опять Пришиб, и опять Розенталь...

Когда мы вошли в Розенталь уже в третий раз, в роту вернулся поручик Ауэ.

- Здорово, барбосы! - крикнул он, входя во двор белого домика, в тени которого мы сидели.- Ну как?.. Капитан, рапортуйте!..

Штабс-капитан приподнялся.

- Да не так, вашу мать за ухо!.. Капитан, учитесь! - И, вытянувшись, поручик Ауэ поднял к козырьку руку.

- Так вот! Слышишь, капитан? "В 6-й интернациональной происшествий никаких не случилось. Поручик-хохол надел на ум чехол. Всем надоел. Черт бы его заел!"

Мы улыбнулись.

- ..."Кацап-бородач, подпоручик по недоразумению и герой по духу, проблем гражданской войны еще не решил. Немец-перец-колбаса, как вечный должник матери-России, до сего дня еще служит ей верой и правдой. Бравый эллин, он же Карнаоппулло - шашка до пола... пьет по ночам комиссарскую кровь и, чтоб было слаще, заедает карамелью..."

- Поручик! - вскочил с крыльца штабс-капитан Карнаоппулло.

- Не дружен с маткою-правдою? Ну ладно, ладно!.. Отпусти усы, будет!.. А ну, барбосы, не спеть ли нам?..

И вдруг, закинув голову, он запел, неожиданно тихо и мягко:

Не осенний мел-кий дож-ди-чек...

Подошел связной.

А вечером наша рота пошла в заставу.

Полевой караул лежал за холмиком. Мне было холодно, и я залез под шинель. В стороне беседовали два солдата.

- И-и, боже мой! Где там! Да я ведь о хлебной разверстке сказывал!..

Второй голос был глуше. Он тонул в тишине, и разобрать его было трудно.

- Да все одно это!.. Что хлеб, что корова...

- А у кадетов, думаешь, как?..- вклинился в разговор третий голос.- За пуд - две ихних тысячи... А на кой они нужны, эти две тысячи! Ребятам разве?.. Кораблики складывать?.. А насчет повинности слыхал я давеча, будто б у отца-матери не явившихся по мобилизации всё что ни есть забирают. Специально и отряд такой ходит, карательный, что ли...

- Слыхал я про это... Как же!.. Нам о карательных политрук еще разъяснял...

Рука моя отекла, и я повернулся на другой бок. Разговор оборвался.

Часовым стоял Галицкий. Подчаском - Кишечников, красноармеец, взятый в плен вместе с Ершовым.

- Здесь, господин поручик, можно сказать, и спокойной минуты нету! обернулся ко мне Галицкий, когда я пошел проверять посты.- Вот прислушайтесь, дело какое!.. Не то ползет... не то ветер...

Я сделал шаг вперед и притаил дыхание.

...Ветер в поле играл кукурузой. Листья кукурузы шуршали.

- Не трусь, Галицкий!.. Никто не ползет... Галицкий вновь опустился на колени и, подняв винтовку, обнял ее обеими руками.

- Как служил я у красных, господин поручик, говорили, что и мир скоро будет. Как, не слышно теперь? - спросил вдруг подчасок, высовывая голову из-за кукурузы.

- Нет, Кишечников, не слышно что-то!

...Звезды в небе бледнели. Стало еще холодней.

Серебристые, ровные волны бежали по степи. Взбегая на холмики, они, кувырнувшись, срывались вниз и бежали дальше, играя опять то серебром, то зеленою, быстро расползающейся по всему полю тенью.