Война. Хроника пяти дней: Мирись, мирись, мирись - [15]

— Да — сгущенка.

— Больше ничего?

— Нет.

Я собрал остатки нашей еды, которую нам раздавали приходящие женщины, там было немного варённой картошки, хлеб, сыр и шоколад. Почему-то шоколада в Цхинвали было навалом. Собрав еду на салфетку я отнес всё солдату, который смотрел на меня с невероятно удивлённым лицом.

— На, поешь. Тебе сколько лет?

— Спасибо, мне 19. Вы правда из Тбилиси приехали?

— Не за что, да, из Тбилиси.

Я отвернулся и отошел, ожидая очередной поток проклятий в адрес Грузии и грузинского правительства к которым я уже привык за два дня. «Стой, подожди, сгущёнку возьми, поешь» сказал парень протягивая мне банку.

Через пару часов колонна всё-таки пришла, американцу вкололи какой-то наркотик, его боль становилось уже невыносимой и врачи боялись что он быстрее умрёт от болевого шока чем от гангрены. Машины скорой помощи везли нас на север, через разрушенный Цхинвали. Вся трасса по дороге во Владикавказ была заставлена русской техникой и солдатами. Я понял что война уже кончилась, но я не знал что всего через несколько часов эти танки перейдут административную границу Южной Осетии и оккупируют 30 % Грузии.

По дороге, около села Джавы, нашу скорую остановили. «Они тут» услышал я чей-то голос. Дверь открылась, в машину заглянул президент сепаратистской территории Кокойты.

— Ну что американские журналисты, сняли блицкриг грузинской армии? Теперь лечитесь!

Я долго вспоминал где-же я видел выражение глаз которое было у Кокойты тогда, потом вспомнил — точно также на нас смотрел тот парень с пулемётом, чьи пули пробили сердца Саши и Гиги.

Ночью мы были уже во Владикавказе.

Третий день войны Штаб миротворцев

Осетинская оборона была практически сломлена в первый же день войны. На пути танковых колонн стояло от силы полторы сотни ополченцев. Из вооружения у них имелись лишь гранатометы с устаревшими одинарными выстрелами. А российский миротворческий батальон был заперт в своих казармах в пригороде Цхинвали. Местные называли этот район «Шанхаем».

С миротворческим штабом, расположенным в центре города, у батальона связи не было. Что там происходит, в штабе толком и не знали. По казармам батальона в это время в упор работали грузинские танки. Миротворцы сидели в заведенных БМП, но команды открыть ответный огонь из Москвы не поступало. Да и не могло поступить: ночью узел связи был разбомблен. Экипажи горели в своих бронемашинах, не сделав ни одного ответного выстрела. Остальные бойцы укрылись от артобстрела в подвалах казарм. Любые попытки выбраться оттуда пресекались плотным снайперским огнем.

Двумя днями позже, командующий миротворцами генерал Кулахметов дал официальную цифру потерь: восемнадцать человек убитых и полторы сотни раненных. Слыша это, подчиненные ему офицеры опускали глаза:

— У нас погибло намного больше.

Неофициальные цифры назывались разные, от ста до двухсот человек.

— Не разводить панику! — прикрикнул на товарищей помощник Кулахметова капитан Иванов.

Он, отвечающий за контакты с прессой, находился в сложной ситуации. С одной стороны ему вроде как полагалось отстаивать заниженную пропагандистскую цифру. А с другой, — перед ним стояли люди уже побывавшие в расположении миротворцев и видевшие последствия двухдневного боя своими глазами.

Иванов долго поправлял на голове каску, которая и без того сидела на нем идеально ровно. Потом жестко отчеканил:

— Сотни убитых нет. Счет идет на десятки.

Среди защитников Цхинвали российские офицеры-миротворцы оказались самыми деморализованными. Паника быстро набрала обороты. Даже вечером 10-го, когда в Цхинвали уже находились передовые части 58-й армии, миротворцы чувствовали себя так будто они все еще в окружении и вскоре будут уничтожены. Толстый капитан, представляющийся просто Жора, упакованный в бронежилет и каску, несмотря на давно стихшую канонаду, подошел ночью ко мне и нервно спросил:

— Какие планы на завтра?

— Не знаю. Похоже, в Цхинвали все закончилось. Думаю, завтра отсюда можно валить.

— Если у вас в машине будет место, возьмите меня с собой, а?

Мы смотрели друг на друга и не выдержав Жора истерично взорвался:

— Да я лучше за дезертирство отсижу! Ничего здесь не закончилось! Поглядите вокруг: все старшие офицеры сбежали! Мы же миротворцы, а не боевая часть! Когда все началось, нас должны были отсюда вывести, — мирить-то уже некого! А Кулахметов команды уходить не дал! Вы посмотрите на него: он же нас здесь всех положит! А потом пулю в башку себе пустит!

В командующем миротворческими силами Южной Осетии Марате Кулахметове, действительно, имелось что-то, заставлявшее начать беспокоиться. Худой, с наголо бритой головой, похожий на Хлудова из булгаковского «Бега» он все эти дни сидел в дежурке при штабе и с отчаянным спокойствием на лице, говорил со всеми так ровно, будто ничего экстраординарного вокруг не происходит и ему просто очень скучно жить.

Он ни разу не спустился в бункер. Ни разу не посмотрел в ту сторону, откуда доносилась канонада. Выглядело это так, будто ему действительно абсолютно все равно убьют его или нет. Казалось, Кулахметову ведомы тайны, неизвестные никому из остальных офицеров, да лучше бы этих тайн им и не знать, потому, что у человека с таким лицом может быть только одна информация: Вы думаете, все хреново? Вы просто не знаете, до какой степени вы правы!