Война Фрэнси - [11]

В тот же день пришли администраторы работ. В Терезине царило самоуправление, за которым, впрочем, строго следила немецкая Kommandantur. Там был свой юденрат[16] и своя иерархия. В течение первых ста дней новички выполняли самую тяжелую и грязную работу.

Первые сто дней я проработала помощницей медсестры в бараке, куда согнали старых, больных и обезумевших людей. Когда вечером следующего дня я, все еще в слезах и шоковом состоянии, пришла на двенадцатичасовую смену, то увидела, что на всем этаже работает только одна непрофессиональная медсестра. Она жила в Терезине уже полгода, успела свыкнуться с мрачной обстановкой и обрела силу, необходимую для того, чтобы не сойти с ума. Она была способной и очень деятельной, но ей не хватало сочувствия к таким, как я.

В бараке было темно, и только несколько лампочек в длинном коридоре давали тусклый свет. Все окна были закрыты, а шторы опущены. Времени для разъяснения моих обязанностей не было, я слышала только отпущенные на бегу приказы: «Принеси воды этому пациенту! Этому принеси судно!» Около сотни похожих на призраков людей безучастно лежали на койках или бродили кругом в поисках еды и воды. Бушевали сразу две эпидемии: дизентерия и брюшной тиф. Смертность была высокой, а те, кто еще был жив, походили на скелеты. У многих была высокая температура, и они то и дело срывали с себя одежду и бродили по коридору абсолютно голые. Стоило мне заглянуть в их лица, как в них проступали черты мамы или папы.

Вонь стояла невыносимая, а когда они начинали кричать, я не знала, к кому из них бежать в первую очередь.

К полуночи мне начало казаться, что многие из них уже мертвы, и теперь их тени пытаются утащить меня с собой в бездну небытия. Моя начальница увидела, как меня рвет в углу комнаты, и, саркастически заметив, что это именно та помощь, в которой она так нуждалась, с отвращением отвернулась. Я понимала, что она имеет полное право быть раздраженной и желать мне провалиться сквозь землю. Каким-то чудом я пережила ту ночь и многие последующие ночи, но я была не в состоянии выдержать эту лавину событий и эмоций и не могла сдержать потока бесконечных безмолвных слез.

Через несколько дней мне отвели постоянное место на втором этаже Hamburger Kaserne. Я вошла в большой барак, где стояли трехъярусные койки, на которых спали семьдесят две женщины. Всем заправляла старшая по комнате, она же и показала мне мое место на средней полке. С соседней койки показалось приятное улыбающееся молодое лицо, окруженное облаком белоснежных волос.

Она представилась как Марго из Бреслау, Германии, и сказала: «Я помогу тебе устроиться. Тут не так плохо, как кажется. Подожди немного и сама все поймешь». Мы сложили мои пожитки на деревянную доску за изголовье кровати и, пока разворачивали одеяла и зеленые простыни, Марго рассказывала, что она работает швеей в детском доме, а ее муж трудится на постройке железной дороги вместе с Джо. Она провела в гетто чуть больше месяца, но уже успела выработать для себя определенный режим и, к моему удивлению, выглядела вполне счастливой.

Растроганная теплотой и интересом со стороны Марго, я рассказала ей, какой ужас пережила за последние десять дней. Она не пыталась ханжески утешить меня. Марго просто крепко обняла меня, что, как я узнала позднее, было ее выражением тактичности. Тогда я поняла, что мы останемся друзьями на всю жизнь.

Наступил вечер, а вместе с ним в барак с работы начали возвращаться мои соседки по комнате. Надо мной была койка Миссис Т — самого большого противоречия гетто. Будучи женой богатого пражского ювелира, она была новообращенной набожной католичкой, никогда не пропускала молитвы и, казалось, считала себя святой нашего времени, будто сам Бог избрал ее для того, чтобы она приняла свою депортацию как некое подобие стигматов. Подо мной была койка шестнадцатилетней внучки главного раввина Богемии. Главная по комнате оказалась ее матерью, они обе были прекрасными людьми.

Под Марго была койка необычайно полной и забавной старой девы, которая привлекала к себе мое внимание. Она приехала из Франкфурта, Германии, была прирожденным клоуном и развлекала всю комнату грубоватыми шутками, в основном на свой же счет. Койка над Марго принадлежала миссис Джи., бывшей клиентке моей мамы, которая без умолку твердила о мехах, одеждах, украшениях и других бесценных вещах, которые она оставила на пражской вилле. Она была парвеню, и ее изысканно-благородная манера говорить тут же исчезала, когда она ругалась со своей подавленной и невзрачной дочерью.

После шести часов нас пришли навестить мужчины. Им разрешалось сидеть у нас до восьми, и комната наполнилась гулом разговоров и смеха. Когда Джо появился в компании красивого мужа Марго, я впервые за все дни с приезда смогла взглянуть на него без ненависти. Последние дни дались ему нелегко. Должно быть, Джо понимал, что я виню его в том, что лишилась родителей, даже несмотря на то, что, возможно, он спас мне жизнь. Он пытался утешить меня как мог. Джо вытащил пачку сигарет и предложил мне покурить, в надежде, что я хоть на мгновение перестану плакать.