Война богов - [19]

Разверзнул хляби грозный океан.

Лихая смерть матросам угрожает,

Несется, воя, буйный ураган.

Раздувши щеки, дуют Аквилоны,

Хвостами бьют могучие Тритоны,

Сама Фетида с роем Нереид

На судно вал за валом громоздит.

И бог морей кричит в великом гневе:

«Молитесь мне, иль вас я проучу!»

Но молятся матросы только Деве,

И ей сулят огромную свечу.

Она встает, подарку очень рада,

И говорит стихиям, покраснев:

«Quos ego!»[5] Прочь, с великою досадой.

Бегут ветра; волн утихает гнев;

Нет ни следа от бушевавшей бури,

Корабль плывет спокойно по лазури.

Мир напугать желая, царь богов

От полюса до полюса грохочет.

Кой-кто бледнеет, правда, от громов

И торопливо «Верую» бормочет.

Однако же спокойствие упрочит

Кропила взмах и звон колоколов.

О, как была, Венера, ты красива

В тот день, когда Амура родила!

Твои уста, прелестные на диво,

То глаз его касались, то чела.

В его чертах свои ты узнавала:

Он был, как ты, пленителен и мил

И слабого младенца ты качала

(Вселенную он скоро покорил).

Три грации спешили сделать ложе

Для малыша из миртов и лилей;

Зефиров рой поторопился тоже

Умерить жар полуденных лучей.

И на губах кудрявого ребенка

Лукавая улыбка расцвела.

По ней судить, Киприда, ты могла

О будущем... Играючи, ручонка

Коснулась белой, словно снег, груди.

Он дрыгнул пухлой ножкою, гляди!

Бессмертные, при вести о рожденье,

Полюбоваться вами собрались

У ложа твоего они сошлись

Толпою в молчаливом восхищенье

И улыбались сыну твоему.

Но все на свете бренно, о Киприда!

Картину эту — горькая обида!

Разбили люди, бог весть почему

(Кисть Зевксиса ее нарисовала,

Мое ж перо лишь робко подражало).

Картине поклоняются другой:

Вот старый плотник с юною женой;

Убогий хлев, несвежая мякина,

Кормушка заменяет колыбель

Кто ж обступил ту жалкую постель,

Где спит дитя Марии? Лишь скотина:

Мычащий бык, жующий жвачку вол,

Ревущий оглушительно осел;

Да три волхва, три черных, словно сажа

Благоговейных молчаливых стража,

Которых свет звезды туда привел.

Две разные картины эти все же

Между собой в какой-то мере схожи:

Вулкан, Иосиф — хмурые мужья

Играют роль свидетелей, не боле.

Они отцами стали поневоле.

Сидят в углу, досаду затая

Напрасно пляшет Момус со свирелью:

Печален мир, в нем места нет веселью

До смеха ли, когда всех пекло ждет?

Куда серьезней стали люди... Четки

Сменились вдруг на бубны и трещотки

Иеремии плач — взамен острот...

Разительна такая перемена!

Венками роз увитое чело

Усыпал прах... Ведь все на свете тленно,

До смеха ль тут? Вздыхают тяжело.

Взгляните: со святой водой кропило

Жезл Бахусов успешно заменило.

Увы, Силен, к чему твои дары?

Забыли мы про Комуса пиры

И предпочли румянцу Пресыщенья

Унылый Пост и чахлое Говенье.

Красавицы, отрекшись от утех

И позабыв, что есть на свете смех,

Вздыхают безутешно у распятья:

Грешны и поцелуи, и объятья.

О ласках как ни стосковалась грудь

О них теперь и думать позабудь,

Перебирай рукой прилежной четки!

Пусть градом сыплются удары плетки

На тело молодое, хоть оно

Нежнее шелка и белее снега,

И благовоньями умащено.

К пуховикам уже не манит нега:

На голых досках — грубое сукно...

Беги, Венера! Как тебе не злиться?

Твой пояс заменила власяница...

Закон наш строг, ему не прекословь!

Три грации, вы изгнаны, бегите!

Соперницам счастливым уступите!

Их звать: Надежда, Вера и Любовь.

«Как молятся Христу они слезливо!

Их племя скудоумно и трусливо.

Каков их поп, таков же и приход!

Сказал Юпитер. — Без сопротивленья,

Благословляя рабство, сей народ

Надел ярмо, выносит притесненья.

И тянется к пощечине щека,

И ждет спина покорно тумака...

Они тиранов терпят без роптанья,

И Константин имеет основанья

Хвалить удобства новой веры сей,

Вошедшей в моду. Он теперь, злодей,

На мягком ложе мирно почивает...

Ему кровь сына руки обагряет;

Жену свою он в ванне утопил,

Зятьев своих обоих удушил

И кинул псам тела на растерзанье,

Но совесть не казнит за элодеянья,

И сладкий сон глаза его смежил...

Тигр этот спит, о мщенье Немезиды

Не думая... Его небесный гром

Не поразил! Летите, Эвмениды,

Чтоб исхлестать отступника бичом!»

Он рек, и вот ужасные богини,

Вооружась бичами и шипя,

Виновного толпою обступя,

Готовятся карать за грех гордыни.

Над головами змеи сплетены;

Зловещие, они озарены

Кроваво-красным зыблющимся светом,

И тени жертв являются при этом.

Но Константин, зевая, им сказал:

«Вы опоздали, милые старушки.

Меня страшили ваши колотушки

В былые дни; пребольно бич стегал.

В те времена изрядно тяготили

Меня грехи; язычников жрецы

Их не хотели отпускать, глупцы,

А христиан жрецы мне все простили.

Пронырливы, лукавы и умны,

С евангельем они мне царство дали.

Я принял дар, понятно, без печали.

С тех пор угрозы ваши мне смешны».

Вот захотел сыночек Кифереи

Испробовать на людях страсти яд.

На крыльях ветра мчится наугад,

Стрелы, из лука пущенной, быстрее.

Внезапно он замедлил свой полет:

Вот юноша и девушка верхами...

«Отлично! — он промолвил, — мне везет!

Таиса, ты — как роза меж цветами;

Дабы любить, ты рождена на свет:

Понравиться легко в шестнадцать лет.

Ты, Элином, чувствителен, послушен;

К такой красе и ты неравнодушен