Война - [14]

Мы ходим по вечерним улицам и всем подряд предлагаем патроны. Наше предложение никого не удивляет, оружие тут продают все. Жители отрицательно качают головами, двое интересуются, что за патроны, но, узнав, что от БМП, отказываются. Один пацан лет двенадцати спрашивает нас, можем ли мы достать «мухи», он согласен купить их у нас по миллиону за штуку. Мы договариваемся встретиться с ним послезавтра.

Патроны продать нам так и не удается. Мы стоим на автобусной остановке, город постепенно засыпает, улицы пустеют. Ночью тут никто не ходит, слишком опасно. Разрывной снаряд оттягивает мне карман, я достаю его и швыряю в кусты за остановку. Зюзик выкидывает туда же и свой зажигательный.

– Ну, что будем делать? – спрашиваю я его.

– Не знаю.

Возвращаться в казарму без денег мы не собираемся. Мы готовы простоять на этой остановке хоть двое суток, пока Тимоха не уедет, только бы не возвращаться. Все равно он сегодня не даст нам спать и снова погонит за деньгами. Чем ближе к отпуску, тем злее он становится и ревностнее следит за нашими поисками.

На вокзале трогается поезд. Это пассажирский, он отправляется не в Чечню, а в сторону дома, на север.

Мы куда-то бредем просто так, без определенных планов. В одном из дворов стоит одинокая машина. В ней установлена магнитола.

У меня моментально созревает план.

– Слышь, Зюзик, давай на фишку[3]!

– А ты что будешь делать?

– Ничего. Давай на фишку.

Зюзик отбегает к углу дома. Я поднимаю с земли камень и кидаю его в боковое стекло. Оно мгновенно покрывается трещинками, словно паутиной, и с треском проваливается внутрь. Я быстро просовываю руку, открываю дверь и залезаю в машину. Я понятия не имею, как воруют магнитолы, я вообще ни разу в жизни ничего еще не воровал, но действую быстро и уверенно, словно всю жизнь промышлял грабежом.

– Динамики, динамики возьми! – шепотом кричит мне Зюзик от угла.

Я с мясом вырываю и динамики. Хватаем ворованное и бежим через дорогу во дворы.

– Это же кража! – сообщает Зюзик, пока мы пытаемся отдышаться в каком-то подъезде, куда забежали, чтобы рассовать по карманам награбленное. – Если нас поймают, то посадят.

– Ага, – говорю я. – И в угол поставят.

Я прячу магнитолу за пазуху, он берет динамики, и мы идем дальше. В эту ночь мы грабим еще три машины. По моим подсчетам, должно хватить.

Сегодня Тимоха не скинул меня ногой с кровати, как обычно, а потряс за плечо.

– Давай иди, открывай оружейку.

– Тимоха, у меня нет денег, – сказал я спросонья. В эту ночь я спал часа полтора, не больше. – Я достану завтра, я принесу, честно.

– Да, да, завтра принесешь. Иди, открывай.

Я – дежурный по роте, и ключи от оружейки у меня.

– Что, оружие выдать? Вы в Чечню? – наконец доходит до меня.

– Да, в Чечню, открывай.

Вообще-то, оружейная комната должна открываться в присутствии офицера и исключительно с разрешения дежурного по полку. Если нужно получить или сдать оружие, дневальный звонит в штаб и говорит: «Разрешите открыть оружейную комнату для того-то и того-то». «Разрешаю», – отвечает дежурный и отключает сигнализацию на своем пульте. Затем присылает офицера, и дежурный вместе с ним входит в комнату с оружием. Так должно быть, но… у нас сигнализации нет, оружейка запирается на простой амбарный замок, и ключи всегда находятся у дневального. Никакой проверяющий никогда к нам не приходит.

Оружейка – небольшая комната посреди казармы, заставленная ящиками с оружием и боеприпасами. Каждый раз, принимая друг у друга наряд, мы формально пересчитываем стволы и расписываемся за их получение. Сейчас я отвечаю за целый арсенал. В ящиках лежат сорок восемь автоматов, штук тридцать «мух»[4], двенадцать СВД[5], четыре РПГ-7[6], гранаты, штык-ножи, подсумки, туго набитые пулеметные ленты, глушители и прочее военное барахло. Пачки с патронами большой кучей насыпаны в углу, их никто не считал, но каждый раз мы расписываемся за двенадцать тысяч шестьсот двадцать семь штук. Вчера вечером я тоже расписался в том, что принял у Смешного все это оружие на сохранность, но это не имеет никакого значения, любой дед может забрать у меня ключи и взять из оружейки все, что вздумается.

Тимоха, Косолапый Саня и еще несколько человек входят вместе со мной в оружейку. Я сажусь за стол и открываю журнал выдачи оружия. Я готов записывать номера стволов, какие они берут с собой на выезд.

Но получать оружие никто не собирается. Разведчики суетятся, они поочередно раскрывают все ящики, выкладывают на пол две «мухи», несколько лент для ПКМ[7], гранаты и цинки[8] с патронами 5,45 мм. Все это они заталкивают в спортивную сумку, двое берут ее за ручки и бегом несут из казармы. В оружейке остаемся только я и Тимоха.

– Ты ничего не видел, – говорит он. – Понял?

– Да, – говорю я. На самом деле я ничего еще не понял и протягиваю ему журнал. – На, распишись, номера «мух» я после впишу.

Тимоха коротко бьет меня в челюсть, потом ногой в живот. Я сгибаюсь пополам.

– Придурок, – говорит Тимоха, – ты ничего не видел! Эти «мухи» спишешь на боевые. Знаешь как?

– Знаю, – мычу я в Тимохины берцы. Он ударил меня очень сильно, и я не могу разогнуться.

Они уходят. Отдышавшись, я переползаю за стол и открываю книгу выдачи оружия. Ищу пустые строчки за прошедшие дни. Нахожу одну и вписываю туда две украденные «мухи». Получается, что десятого февраля эти две «мухи» уехали в Чечню, вот и подпись Елина, он принял их. Куда они делись потом, никто допытываться не будет – может, выстрелили. Все равно завтра оружейку у меня будет принимать Смешной, а послезавтра, соответственно, – я у него.