Война Алой и Белой розы - [154]

Филипп сунул слуге монету и повернулся к племяннику:

— Прощай, Хью. Честно говоря, не знаю, на что ты рассчитывал, уезжая из Ипсдена, но никогда не забуду, что ты отыскал меня. Что же касается всего остального… Вряд ли мы когда-либо ещё увидимся… Разве что в один прекрасный день ты приедешь во Фландрию — возмужавший храбрец и красавец, с ярким плюмажем на шлеме и с острым мечом по поясе… Но вот что я хочу сказать тебе на прощание — есть то, что не должно случиться. Я не исключаю, что вскоре ты услышишь речи о том, будто всего происшедшего с нами могло и не быть, будто можно было замириться с королём Генрихом и даже, отсидев своё, получить назад земли. Те самые земли, которые перешли бы к тебе по наследству. Так вот тебе пришлось бы заплатить за всё это ценой свободы или даже жизни близкого тебе человека. Я бы не смог заплатить так дорого. Но поскольку я пожертвовал не только собственным, но и твоим благополучием, я прошу тебя честно мне ответить: думаешь, я поступил неправильно?

— Конечно правильно. Любой другой поступил бы на вашем месте точно так же, — не поднимая глаз, сказал Хью.

— Спасибо, малыш. Пройдут месяцы или годы, и ты убедишься, что многие из тех, с кем ты был знаком при дворе короля Ричарда, вполне неплохо устроились в Тюдоровой Англии. И тогда не торопись судить их слишком строго. Запомни одно — меня ничто не держало, я волен был сделать свой выбор. Не берусь утверждать, что поступил бы так же, будь у меня жена и дети, чья участь зависела бы от этого выбора. Конечно, история с лордом Ловелом составляет исключение.

— Я еду с вами, — упрямо сказал Хью. — Неужели вы думаете, что я могу остаться здесь, когда вас изгоняют? Пожалуйста, сэр, возьмите меня с собой, давайте вместе поедем во Фландрию…

Филипп искренне желал этого. Он не хотел просто так лишаться столь преданного оруженосца. И всё же отказался. Чувствовал он себя при этом так же, как человек, который, мучаясь жаждой, отказывается от стакана воды.

— Я служил одному королю. Другому служить отказываюсь. Однако это вовсе не означает, Хью, что тебе надо идти моим путём. Всё гораздо сложнее, поверь мне. Король Ричард был мне другом, но из этого никак не следует то, что король Генрих будет дурным правителем, недостойным того, чтобы ему служили.

— Но…

— Давай покончим с этим, Хью. Я не на каникулы во Фландрию отправляюсь. Мне и себя-то прокормить непросто будет, что уж говорить о тебе?

Несчастное лицо мальчика исказилось как от удара. У Филиппа перехватило дыхание, но он и вида не подал, как ему тяжело.

Послышались шаги — это возвращался Феррес.

Филипп почувствовал, как стремительно летит время, которое он начал ощущать как огромный, неумолимо опускающийся пресс.

Филипп заговорил быстрее:

— Вижу сейчас, что многое упустил. Многому мог бы научить тебя в своё время. Тогда мне казалось, будет гораздо лучше, если ты сам до всего дойдёшь, сам справишься с трудностями. Может быть, я был не прав, но сейчас уже поздно жалеть. Будь верным, всегда говори правду, не забывай о милосердии. Поцелуй от моего имени мать. Скажи ей, что я буду молиться за вас обоих. А вы молитесь за меня. Прощай, Хью.

— Вы научили меня одной вещи, — севшим голосом произнёс мальчик, — ценить человека.

По щекам его струились слёзы. Они обнялись. Затем Филипп легонько отстранил мальчика и сказал:

— А теперь отправляйся. Да поможет тебе Бог!

Некоторое время Филипп стоял неподвижно, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Потом всё смолкло. Никогда в жизни он не ощущал себя таким одиноким.

Филипп почувствовал на плече лёгкое прикосновение Николаса Ферреса.

— Вы готовы, сэр? — спросил он. — Я принёс то, что вы просили.

В руках он держал два свитка. Узлы на лентах даже не ослабли с тех пор, как Ричард вручил их Филиппу в Босворте. Феррес — не первый, видимо, раз — взглянул на печати. Нахмурившись, он сказал:

— Знаете, честно говоря, мне это не нравится. Если всё это обернётся…

— Не обернётся, Феррес, — устало прервал его Филипп. — Ричарда они не оживят.

Феррес недоверчиво посмотрел на него, но Филипп решительным жестом взял бумаги и сунул их в карман плаща.

— Никогда мне не понять, как такой человек, как вы, мог называть Ричарда своим другом, — медленно проговорил Феррес.

— Ничего удивительного, — ответил Филипп, — вы ведь даже не были знакомы. — Филипп отвернулся.

Поля, начинающиеся сразу за рощицей, мирно спали при лунном свете. На фоне относительно светлого неба чётко выделялась крутая крыша амбара. Всё это было уже бесконечно далеко от Филиппа. Он бросил последний взгляд на уходящие в прошлое родные места. У подножия холма журчал ручей. Филипп часто приходил к нему с удочкой. И было это задолго до того, как Ричард бросил вызов Тюдору и призвал Филиппа под свои знамёна.

Филипп подумал о дымоходе, который собирался починить, о новой мельнице, которую намеревался построить этой весной.

— Время не ждёт, сэр, — негромко напомнил Феррес, — вам надо трогаться.

— Да. — Филипп с трудом забрался на лошадь, натянул поводья и произнёс, словно обращаясь к самому себе: — Я здесь родился. — Но из этого ничего не следовало. Филипп наклонился, пожал руку Ферресу, выпрямился в седле и пришпорил лошадь, она послушно направилась к тропе. У поворота Филипп на мгновение задержался и поднял руку. Потом дорога круто уходила в сторону, и он сразу исчез из вида…